Фурашов Олег

Люди зря не скажут. И если они говорят: «Слово – не воробей, вылетело – не поймаешь», – то так оно и есть. Старый Густав и не спорил с этим. Просто беседуя с внуком, шестилетним Олли, ещё раз убедился в меткости народной мудрости.

– Деда, – обратился в тот раз к нему Олли, – а Пека, что живёт через два дома от нас, вчера разговаривал со мной через окно, с улицы. Он дразнил меня и говорил, что меня хворь поборет. Я ему сказал, что есть Царство Небесное, где болезнь никого не берёт. Но Пека кричал, что если человек умер, то он вовсе не уходит в Царство Небесное, а лежит в земле трупом и гниёт. И его едят черви…И он…И он ни с кем не встречается, не читает книжки, ни с кем не разговаривает, а гниёт, гниёт и превращается в падаль…И там, под землёй, сыро, страшно и черти водятся…А ещё я сам по телевизору видел…

– Больше бы слушал этого болтуна Пеку! – поспешно прервал внука старый Густав, не на шутку рассердившись на соседа-сорванца. Руки его даже затряслись от негодования, и он не сразу подыскал нужные для такого случая слова. – Я вот надеру уши этому прохвосту!…Шалопай!…Мелет, что ни попадя…Нет, Олли, – уже спокойнее продолжал дед, прижимая мальчонку к груди и гладя его по белокурой головке. – Я же тебе рассказывал, глупышка, что когда Господь призывает человека к себе, то душа христианина переселяется в мир иной, на небо, и там находится неотлучно. Там светло, благостно, торжественно. Души христиан меж собой общаются, и в том находят отдохновение. Только с нами, кто на Земле, они разговаривать не могут, но нас видят и за нас радуются, если нам хорошо…

И старый Густав в очередной раз принялся пересказывать внуку библейский миф о переселении душ, переиначивая его на свой лад, и время от времени тайком смахивая со щеки горючую старческую слезу.

И эта едучая невыносимая стариковская печаль оказывалась более чем объяснимой: маленький Олли был давно тяжело и неизлечимо болен. Постепенно он перестал передвигаться даже по дому и окончательно слёг в постель. Хвороба неумолимо прогрессировала, с каждым днём увеличивая страдания бедолаги; подчас делая их нестерпимыми. Лекарства ему помогали всё хуже, почти не облегчая мук, а порой они и вовсе превращались в бесполезную вещь.

И однажды родители Олли (сын Густава Рууд и сноха Эмилия), сломленные жалобами мальца, бессилием перед тягостной неизбежностью, пришли к выводу о том, что остаётся единственный выход – эвтаназия*. Ведь их сынишка в приступе отчаяния всё чаще ронял выстраданные и услышанные им где-то страшные слова: «Уж лучше бы умереть, чем так мучиться!»

Рууд и Эмилия подали заявление по установленной форме. Медицинская комиссия, а потом и суд тщательно и всесторонне исследовали обстоятельства  уникального дела, повстречались с самим горемыкой, и вынесли положительный вердикт.

Близкие стали психологически готовить Олли к заключительному акту семейной трагедии, которого тот прежде ждал с нетерпением. Но едва вопрос усыпления перешёл в практическую плоскость и обратился в задачу нескольких дней, мальчик объяснимо забеспокоился. Вот почему он в очередной раз завёл с дедом разговор на волнующую его тему.

– …Значит там нет чертей, и я не превращусь в падаль? – в «надцатый» раз выслушав деда, успокоено спросил Олли, делая ударение на слове «там» и доверчиво глядя голубыми глазами.

– Конечно же нет, милый мой дружочек! – отвечал Густав, ощущая острые уколы терзаний в собственном сердце. – И ещё, не забывай, что если ты передумаешь, то никто тебя усыплять и не будет.

– У меня же жжёт внутри, деда…Больно-пребольно, – тяжело и совсем по-взрослому констатировал внук. И продолжил выяснение неизвестности, где никогда не бывал. – Деда, если там так…благостно…, то не мог бы ты пойти со мной, – мыслил мальчуган уже неземными категориями.

И впервые, с каким-то недетским проблеском, он испытующе взглянул на него.

– Я…с тобой…, – растерянно произнёс Густав, и на ничтожную долю секунды замялся.

Как же он потом казнил и презирал себя за проявленный миг мужской нерешительности и скудоумия старик: да разумеется же! Не малыш должен был догадаться до такого исхода, а он сам, старый пень!

– …А что, это мысль, Олли! – спохватившись, с искренней признательностью присоединился к пожеланию внука дед. – Пожалуй, я приму твоё приглашение и составлю тебе компанию. Спасибо!

– Здорово! – обрадовался тот. – Вдвоём нам там будет веселее, правда?

– Правда, Олли.

– Деда, а если души христиан уходят на небо, то, наверное, они во что-то должны превращаться?

– Наверное, дружочек…

– А во что?

– Во что?…- туговато соображал Густав.

– Наверное, в астронавтов, в космические корабли…, – подсказывал ему мальчуган.

– Что ты, Олли, – засмеялся старик, лихорадочно придумывая продолжение. – Космические корабли – людских рук дело. Нет, они превращаются…Они превращаются…в звёзды!…Видишь, дряхлый я становлюсь, забываю всё. Да, Олли, души христиан превращаются в звёзды. Прежде, когда Господь создал только Адама и Еву, небо было тёмным, потому что на нём было мало светил. С течением времени людей нарождалось больше и больше. И когда Господь призывал к себе доброго человека, то загоралась новая звезда. А ежели тягал на Великий Суд злого упыря для кары заслуженной, то злодей обращался в чёрную дыру. И с течением дней свод небесный всё светлел и светлел, становился краше и краше, потому как добрых людей – неизмеримо, а злых демонов – чуть. И звёздами своих душ христиане управляют, как капитаны кораблями. А на досуге они ходят друг к дружке в гости, да на нас, землян, смотрят.

– И бабушка Марта тоже? – живо среагировал Олли.

Марта, жена Густава, вот уж как год умерла. Олли видел её усопшей и потому, под впечатлением последних событий, всё чаще в детских наивных рассуждениях возвращался к её образу.

– И бабушка Марта – тоже, – подтвердил старик.

– Значит, мы её там встретим?

– Полагаю, что так…

– Здорово! – облегчённо выдохнул мальчик. – Значит, мы туда точно пойдём вдвоём, деда?

– Вдвоём, – зарёкся перед ним Густав, снимая камень с души.

– А для кого, деда, светят звёзды?

– Как для кого, внучек…Конечно же для землян. Чтобы люди чище были, добрее, светлыми душой. Ведь через солнечные лучики проливается не только благодать Всевышнего, но и святая любовь призванных на небо к тем – кто остался на Земле. Ибо святая душа есть частица Господа нашего! И благодаря душам-звёздочкам, излучаемому им теплу люди и живут, селятся по свету белому, радуются, любят, поют песни…

– А Господь не превратит нас с тобой в чёрные дыры?

– Не думаю, Олли. Мы же ничем не прогневили Бога. Ему не за что на нас пенять.

И с того памятного разговора с внуком Густав принялся деятельно готовиться к своему последнему переходу. Узнав волю его, домочадцы поначалу решили, что с ним не всё в порядке.

– Да он же спятил, старая калоша! – кричала на засекреченном семейном совете сестра Густава Гертруда.

– Папа, одумайся. Так не принято. Не по-людски это, – увещевали его Рууд и Эмилия. – Да и врачи с юристами не разрешат тебе. Для того нужно, чтобы страдания были непереносимыми и унижающими человеческое достоинство.

– А пусть они услышат боль моего сердца! Ежели милосердны! – парировал выдвигаемые доводы восставший еретик. – Пускай измерят глубину моих переживаний! Ежели у них отыщется такая мера…А отпускать маленького мальчика одного в неведомый звёздный мир по-людски?!…

И в этом месте спора Густав смущённо замолкал, спохватываясь, что сболтнул лишнего он и сам уже не вполне различал то, где кончается истина и начинается смягчающая, утешающая сердечную боль утраты легенда.

– Ну, убедились, что он спятил? – подлавливала его на промахе сестра. – Ну, ляпнул малышу неразумному, не подумав, что ни попадя, так можно же отступиться и промолчать, – нудила она пуще прежнего.

– Замолчи, серость ты ничтожная! – прекращая бесполезные дебаты, цыкал на неё брат.- Лгать Олли! Обманывать самое чистое существо!? Да, может быть, в моём поступке, в этом моём обещании и заключается весь смысл моего никчёмного существования. И оправдание бытия. Бесспорно, важно, как мы встречаемся в этом мире и делим общую судьбу, но стократ важнее – как мы расстаёмся, как мы уходим…С какими чувствами к любимым…

Отголоски семейных разногласий неведомо каким путём просочились до Олли, и он при случае встревожено осведомился у Густава:

– Деда, а баба Гертруда говорит, что не по-христиански уходить на небо не по своей воле.

– Мир Богом создан таким, – отвечал ему Густав, – что человек рождается в нём не по своей воле, но по большой любви. И удалиться в инобытие он должен точно также. И на то есть для меня веление свыше. Было мне знамение, и сказал Всевышний: «Знай, Густав, ежели спросит тебя Олли про дальнюю дорогу, то его устами говорю я. И ступай вместе с ним, если сможешь. И за то Я тебя не осужу. В порядке исключения…Ибо много ещё зла и стужи во Вселенной. Не хватает на всех животворящего тепла. И ваша с Олли помощь мне очень пригодится».

Крепок пока был телом старый Густав. И покоптил бы он ещё пару-тройку лет Поднебесье. Да только дух его был стократ неукротимее и мощнее плоти и требовал иного. Не стало с ним рядом доброй, верной Марты. А стоило ему представить, что угаснет его бесценная земная звёздочка, что останется он сиротиной ещё и без крохотульки Олли, напрочь заполонившего его сердце, так и вовсе хотелось завыть волком и сунуть голову в медвежий капкан!…Что Рууд с Эмилией?…У них есть годовалая дочка Марточка, названная так в честь покойной бабушки. А уж душу Олли он, старый Густав, не отдаст никому!

Медицинская комиссия и суд не могли не услышать боль сердца Густава, так как билось оно, словно громадный вечевой колокол, перекрывший набатом всю округу. И глубину его переживаний уважаемые органы измеряли, да не измерили до дна – не нашлось у них такой беспредельной меры. И тогда уж ничего другого не оставалось им, как пойти навстречу старому чудаку, дабы удовлетворить его истинно христианское предназначение.

 

…Большой Густав и маленький Олли попрощались с родными и близкими и остались в больничной палате вдвоём. В кроватях, сдвинутых вплотную. Напоследок старик шепнул доктору: «Сделай, мил человек, так, чтобы я уснул чу-у-уточку раньше внучека – ему не столь боязно будет отправляться в дальнюю дорогу». И потому теперь Густав немеющим языком с трудом отвечал на вопросы любознательного Олли, а вскоре и совсем замолчал, задышав ровно и покойно. Олли, которого вдруг отпустила вечная и неутихающая боль, скосив глаза, посмотрел на дедушку, сжал немеющими непослушными пальчиками его холодеющую ладонь, и подумал: «Надо догонять его, а то, каково ему там будет без меня…» Мальчик умиротворённо смежил затяжелевшие, слипающиеся веки, и его мерно замедляющееся дыхание присоединилось к прохладному дыханию деда.

Олли засыпал, и ему чудилось, что по бескрайнему звёздному полю навстречу ему и дедушке бредёт бабушка Марта и говорит: «Вот и свиделись, милые мои…А я тут без вас совсем замоталась – ни в какую солнечную лампочку не могу ввернуть, да и всё тут. А ведь скоро утро, и надо посветить Рууду, Эмилии и моей любимице Марточке…»

* Эвтаназия – правомерный и высокогуманный способ лишения жизни неизлечимо и тяжело больного человека на основании его добровольного волеизъявления, а также согласно заключению медицинской комиссии и решения суда.