Олег Фурашов
З О М Б И
I
Подполковник в отставке Иван Дронов всего в жизни добился собственным трудом. Про таких американцы говорят: «Он сделал себя сам». Правда, янки традиционно имеют в виду тех, кто достиг финансового и тому подобного процветания, а Дронов особо больших звёзд с неба не хватал. В том числе и на погоны. Карьера военного, деликатно выражаясь, ему не слишком удалась. И виной тому, в первую голову, явился его прямолинейный и неуступчивый характер. Ну а как могло быть иначе, если его сызмальства учили, что каждый – кузнец своего счастья. Вот он его и ковал, как умел.
Это Дейлу Карнеги в Америке легко советовать, что всем нужно улыбаться – и достигнешь «просперити». У них там всё по-другому. Как и дружки у этого самого Дейла, которые, создаётся впечатление, в Штатах посылаются не Богом, а выбираются по кошельку. И нужны они не для души, а исключительно для достижения успеха. Наверное, у преуспевающих «штатовских» магнатов на физиономии от рождения – приклеенная натянуто-дружелюбная улыбка, но за спиной – при зачатии заготовленный мачете.
В Советском же Союзе отношения между рядовыми гражданами строились на принципиально противоположных началах. Как у подвыпивших приятелей: что на уме, то и на языке. Обострённое чувство социальной справедливости Дронов впитал не с молоком матери, поскольку был круглым сиротой, а в детском доме, откуда семнадцатилетним парнишкой он и поступил в общевойсковое военное училище. Затем – армия, пройденные в течение трёх лет служебные ступеньки от командира взвода до командира роты, женитьба на прехорошенькой буфетчице из офицерской столовой Машеньке Воронцовой и, наконец, рождение первенца – сына Глебушки.
Вот на данной-то стадии продвижение Дронова по службе и застопорилось. Началось всё с того, что на новогоднем вечере, проходившем в офицерском клубе, он «не уступил» совсем ещё юную жену самому командиру полка Рыкову, когда тот попытался третий раз подряд пригласить Машу на танец. Ревнивый по своей натуре, Дронов в хмельном угаре тогда насмешливо бросил опешившему полковнику: «Сладкого понемногу!», а сам закружился в праздничном вальсе с вожделённым объектом мужских разногласий.
Несколько позже слепой жребий вновь свёл Дронова и его прямого начальника уже в самом настоящем поединке: на первенстве дивизии по вольной борьбе. Победитель схватки выходил в финал. Два полутяжа сошлись в плотном клинче и в течение четырёх минут изматывали друг друга нескончаемыми швунгами, рывками, обманными движениями…Полковник, надо отдать ему должное, несмотря на то, что был старше Дронова, в том числе и годами, держался молодцом. Но на пятой минуте усталость взяла своё. Рыков всего-то на одно мгновение ослабил бдительность, и того оказалось достаточным, чтобы молодой борец поднырнул под него правым боком, натянул плотное тело соперника на себя и коронным броском через бедро смачно «шмякнул» и тут же «втёр» его в ковёр. Затем без промедления Дронов сделал «разножку» и энергично принялся «дожимать» начальника. Судья зафиксировал «туше»…
Снаружи полковник оказался человеком цивилизованным: на ковре пожал руку победителю, по прибытии в часть похвалил чемпиона дивизии перед комсоставом, но вот «с изнанки»…Словом, по службе он строптивого подчинённого стал «забывать». Вопреки тому, что рота Дронова (как прежде и взвод) объективно и стабильно входила в число лучших.
Поначалу, по молодости лет, Дронов сему «эффекту торможения» не придавал значения. С утра, в подразделении, он оказывался всецело поглощённым командирскими обязанностями, а вечером – красавицей-женой и малышом-сынишкой, на которых и уходили все его силы.
О! Если бы солдаты дроновской роты имели возможность увидеть своего строгого и дотошного «старлея», которого они одновременно и уважали и побаивались, в домашней обстановке! То был совсем другой человек. «Приручённый» Дронов, ежели позволяла обстановка, мог часами возиться со своим наследником и даже нежно «агукать», принижая по мере сил отработанный командный рокочущий бомбардировщиком баритон до звука работающей на холостом ходу самоходной артиллерийской установки.
В первые месяцы Глебушка рос неспокойным и плохо спал. Детский врач, наблюдавший его, разъяснил родителям, что у младенца «входит в эксплуатацию» желудочно-кишечный тракт, бездействовавший в утробе матери, а потому колики в начальный период молочного вскармливания – весьма распространённое явление. «Нужно переждать, пока организм адаптируется к новому способу питания, и всё нормализуется», – завершил поучение педиатр.
Но пассивное ожидание претило характеру Дронова, и он даже здесь, как это нередко случалось в полевых условиях или на учениях, нашёл оригинальный способ решения задачи. Поздней порой, когда все в военном городке спали, кроме дежурных служб и унылой лупоглазой луны, заступавшей на ночное бдение, молодой папаша брал из кроватки запелёнутого плачущего малыша. Он прижимал его спинкой к себе, держа в вертикальном положении за животик, и, слегка потряхивая «горе луковое», ходил по комнате, напевая строевые и походные песни. Теперь Глебушка молча внимал богатому армейскому репертуару отца, «лупая» глазами в ночном полумраке и сызмальства привыкая к трудностям воинского быта.
Аплодисментами за вокал «солист» не вознаграждался. Зато часа необычного марша вполне хватало для того, чтобы материнское молоко усвоилось организмом младенца, и юный суворовец заснул богатырским здоровым сном вместе со своим полководцем…
Даже первые шаги Глебушка сделал, находясь «на службе». Произошло сие долгожданное событие в тот день, когда Иван во внеурочное время с сыном на руках заскочил мимоходом по неотложным делам в расположение роты. Он со старшиной и дежурным по подразделению разбирался с документацией в ружпарке, как вдруг старшина осёкся на полуслове, глядя в угол помещения. Дронов машинально проследил за его взглядом и увидел, что Глебушка, придерживаясь лишь кончиками пальцев за стоящий на полу ящик с противогазами, замер в нерешительности, пытаясь ступить пошире, чтобы тут же свободной рукой ухватиться за второй ящик, находящийся в полуметре от него. И дерзкая затея ему удалась!
Осмелев от невероятной удачи, малыш, радостно вскрикивая, словно отец его подбрасывал к потолку, принялся перешагивать от одного ящика к другому под поощрительные возгласы старшины: «Давай, хлопчик! Давай! Ай, молодец! Ай молодец!…» Командир же растроганно стал протирать глаза, в которые вдруг залетели соринки.
Как нарочно, в ходе очередного «рейса» Глебушка зацепился ножкой за чуть выступавшую половицу и упал, ударившись лбом об пол.
– Терпи, казак, атаманом будешь! – утешал плачущего мальчонку счастливый папаша, поднимая его на руки. Однако «первопроходца» более не устраивал прежний статус «умеющего ползать», и уже через минуту он опять, азартно блестя глазёнками-пуговками и сопя прохладным носиком, забыв обо всём на свете, вышагивал между ящиками…
В ту эпоху, естественно, страна ещё не знала певицу Алёну Апину, которая могла бы спеть: «Я его слепила из того, что было, а потом что было, то и полюбила-а-а». Но, по сути, в семье Дроновых происходил именно такой процесс: восторженно млея, отец ваял сына (от рождения и до самой школьной скамьи) по своему образу и подобию. В этом плане мужчины – народ весьма эгоистичный, даже самовлюблённый. И Иван был счастлив, что внешностью, характером, а также жестами, ужимками и повадками Глеб непостижимо повторял главу семейства.
II
Незадолго до описываемых событий в Афганистане (южный сосед СССР) сложилась крайне сложная внутренняя обстановка. Законное правительство страны вело войну с опийной мафией, которых исподтишка, но основательно поддерживали США, Великобритания и Пакистан. Руководители Афганистана (Тараки, Амин, Кармаль) почти два десятка раз официально обращались к Советскому Союзу с просьбой о помощи, в том числе согласно Договору о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве от 5 декабря 1978 года. Постоянно оставлять их без ответа было нельзя: вместо дружественного соседа можно было получить не просто бандитскую свору, а целое террористическое государство. И, наконец, в декабре 1979 года в Афганистан был введён «ограниченный контингент советских войск, оказывающих интернациональную помощь многострадальному афганскому народу», – как писала тогда центральная пресса.
Но не пушками едиными была жива дружба с этой промышленно отсталой страной. С 1962 года, в качестве альтернативы взращиванию опийного мака, СССР и Афганистан совместно возвели 142 крупных объекта: домостроительные комбинаты, жилые микрорайоны, хлебозаводы, институты, дороги, мосты, аэропорты, ГЭС, ЛЭП с подстанциями, нефтебазы и много ещё чего нужного для мирной жизни и для простых афганцев.
Советское военное присутствие у южного соседа затянулось почти на десять лет. Через «афганское горнило» прошли испытание немало советских военных. Вот и Дронову (засидевшемуся в ротных и капитанах) летом 1986 года комполка Рыков предложил подумать о том, чтобы «понюхать пороху». Утверждать, что начальник «сплавлял» подчинённого, значило бы покривить душой. Дронов, как настоящий офицер, давно рвался «пройти проверку боем». Да и «имперский стиль мышления» нашёптывал ему: бандитскую гадину надо раздавить в её логове, чтобы она не приползла в твой дом. Потому он, ни секунды не медля, написал рапорт о направлении его в Афганистан.
Дронов и в Афганистане остался Дроновым: служил честно, как истинный советский офицер. Как говорят в таких случаях: пулям не кланялся, ел с солдатами из одного котелка и укрывался одной шинелью. Помимо опыта войны с моджахедами он получил боевые раны и ордена, а также майорские звёздочки (последние вместе с погонами провалялись в чемодане).
В конце 1988 года бесталанная коммунистическая верхушка (загнившая быстрее Запада) во главе с генсеком ЦК КПСС Горбачёвым приняла бесславное решение о выводе советских войск из Афганистана. Бесславным решение было потому, что делалось всё в спешке и сопровождалось изменой афганским друзьям, оставленным без всякой помощи. Так, руководителя страны Мохаммада Наджибуллу, поставленного вместо Бабарака Кармаля по настоянию того же Горбачёва, просто бросили. Тогда Наджибулла сказал, что тот, кто предаёт своих друзей, предаст и свой народ.
До весны 1992 года Наджибулла со своими сторонниками воевал с моджахедами; затем был вынужден укрыться в миссии ООН в Кабуле, но родины не бросил. В 1996 году вместо моджахедов появились талибы, которым было начхать на международное право. Они ворвались в миссию ООН и жестоко казнили Наджибуллу.
Однако, всё это случилось потом, а в 1989 году советские военные исполнили приказ политиков. Ограниченный контингент в основе своей без особых проблем покидал Афганистан. Правда Дронову, как и всегда, выпала особая миссия: он со своим подразделением в составе специального формирования прикрывал отход войск. Ещё 13 февраля 1989 года Иван с бойцами в завершающих стычках с моджахедами покидал Кабул, а уже 15 февраля его батальон вместе с пограничниками вёл последний и яростный арьергардный бой на пограничной реке Амударья близ города Термез.
Бешеные псы-душманы напоследок хотели больнее цапнуть уходящего «русского медведя». В этом бою Дронов был тяжело ранен и его в бессознательном состоянии вынесли на плечах 19-летние, но закалённые войной советские парнишки.
А могло статься и хуже: он вообще мог не увидеть русского неба, коли бы в завершающей, короткой и яростной стычке не заклинило американскую винтовку в руках у обкуренного душмана…Но тут уж ничего не попишешь. Знать, самим Богом сказано было Дронову: «Жить!» А вот Аллах отмерял безымянному афганцу иную долю…Иль не признал он его правоверным мусульманином?
Затем три месяца Дронов провалялся в ташкентских госпиталях, прежде чем вернулся в свою часть. Увы, марш «Прощание славянки» звучит не только при проводах воинов на ратный подвиг. Для Дронова щемящий душу мотив прозвучал нежданно-негаданно в его душе, когда он переступил порог офицерского дома.
Оказалось, что его златокудрая Машенька уж год как сошлась с Рыковым, что до поры от него тщательно скрывали.
Этот «апперкот судьбы» Дронов перенёс стоически. Мужчины держат и не такие удары. Он не стенал на злой рок, ибо два года назад отчасти сознавал, на что шёл. Острый на словечко советский народ не зря сложил поговорку о незадачливом тихопомешанном рыбаке: «Кто над удочкой дрожит, тот…женой не дорожит!». А его Машенька никогда не была лежалым товаром.
Моряки меняют штиль семейного благополучия на ревущие сороковые широты, Дронов, отбывая в Кабул, тоже сделал собственный выбор. Впрочем, утрата утрате – рознь. Безмерно более важным для него стало то, что 14-летний Глебка, несмотря ни на что, остался с отцом.
Дронова с учётом состояния здоровья назначили начальником клуба дивизии. По форме, вроде бы, и продвижение, но для боевого офицера подобное равнялось списанию в запас. Вместе с тем, была и положительная сторона у этой гримасы судьбы: сын всегда был «при батьке».
Затем произошло ещё одно немаловажное событие: полковник Рыков пошёл на повышение и вместе с Марией и годовалой дочкой убыл к новому месту службы. Отныне Дронов с ними не встречался. Глеб же иногда наезжал к матери в гости.
III
Вернувшись из Афганистана, Дронов не сразу, но довольно быстро понял, что на родине под видом реформ грянули лихие радикальные потрясения.
Советская система (по задумке её вождей, поддержанной простым народом) была создана для воплощения впервые на планете лозунга униженных и оскорблённых «кто лучше работает – тот лучше живёт». Осуществление проекта протекало в крайне сложных внутренних и жёстоких внешнеполитических условиях. Политическая элита страны и красный директорат формировались в условиях перманентной «чрезвычайщины»: революция 1917 года – гражданская война – репрессии 30-х годов – Великая Отечественная война – послевоенное восстановление народного хозяйства – внутрипартийная борьба с различного рода политическими уклонами и идеологической ересью.
В результате «на плаву» у кормила остались не те, кто творчески стремился строить социализм, и действительно был предан народу, а послушные советские молчалины и затаившиеся до поры ненавистники советской власти.
Недалёкий Горбачёв проводил перестройку страны хаотично, без строгого концептуального подхода и государственного управления, обязательного для такой страны как СССР. Вместо назревших реформ в народном хозяйстве с неукоснительным соблюдением государственной дисциплины, упор был сделан на популистское изменение политической надстройки. Отказ от планового начала в экономике и в сфере распределения без компенсирующих рыночных механизмов привёл в 1991 году к дикому разгулу анархии и полному товарному дефициту. На этом дефиците наживались быстро народившиеся лавочники, гнавшие товар за границу, а также продававшие его «из-под полы». Происходили эти странные явления на том фоне, что до 1991 года производство товаров народного потребления росло, в 1991 году произошёл незначительный спад, а обвал в данной сфере произошёл лишь в 1992 – 1998 годах.
Обоснованное народное недовольство ухудшением жизни использовал в узкоэгоистических интересах продажный в основе своей истеблишмент, который вместе с советской системой выбросил и идею социальной справедливости. Советская элита рассуждала приблизительно так: «Лакомятся же дядя Сэм и сэр Уинстон Черчилль трюфелями и лангустами. А почему? Потому что, капитализм!» Правящей верхушке было наплевать на то, что при безудержном господстве частной собственности процветает только сильный (15 крупных стран из почти 200), а слабые влачат жалкое существование. Ведь верхи имели в виду исключительно свой интерес.
И бомонд вкупе с компрадорской интеллигенцией при поддержке Запада кризисные явления направили в русло буржуазно-демократической революции 1991 – 1993 годов. Революция привела к развалу Советского Союза и к краху мощного промышленного потенциала, созданного за семьдесят лет. Параллельно волна развала докатилась и до (теперь уже российской) армии. В ней тоже ветшала техника, падала воинская дисциплина, начались массовые сокращения.
В результате разграбления страны старые новые русские вместе с «новыми русскими» благополучно подгребли под себя народное богатство. А что же народ? А народ разинул рот. И, как всегда, безмолвствовал.
По крайней мере, приблизительно так в своё время писал про смутные времена Пушкин. Именно так оценил крутые постсоветские перемены их современник – Иван Дронов, когда сидел на заседании комиссии в штабе военного округа, куда его вызвали как подпадающего под сокращение.
Костяк той комиссии составляли новые кадры «с гибким хребтом», умевшие прогнуться под «ветер перемен». И стоило Ивану завести разговор про свой боевой опыт, как его дружно остановили:
– Какой-какой опыт? – презрительно скривившись, переспросил его молодой майор – ставленник Москвы. – В Афганистане как кур в ощип вляпались? Вляпались! Военную кампанию провалили? Провалили!
– Нас с Западом поссорили? – поддержал его такой же выскочка. – Поссорили!
И эдакие молокососы попытались заткнуть Дронову рот…Не на того напали! Иван выдал им всё, что он думал: и про маниловщину Горбачёва, и про советского герострата-самолюба Ельцина, и про спекулянта-христопродавца Чубайса, и про их прихвостней – членов самой комиссии…
Решение по сокращению было предсказуемым…Хотя оно заранее было предопределено.
Потом Иван стоял в кулуарах штаба с Петром Вотиновым, с которым он оканчивал ещё высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета РСФСР. Вотинов входил в состав комиссии, но не сказал за Дронова ни слова. А сейчас пытался учить его уму-разуму.
– Вань, – упрекал он сослуживца, – ведь мы ж с тобой по-хорошему: подполковника к увольнению дали…Так нет же, опять вылез со своим характером…Чего ты везде и всегда с правдой-маткой прёшь? Кому она нужна? Ну, а эта фронда про Ельцина – вообще капут всему! Да по нынешним временам, когда, как бы это…пули над головой свистят…
– Пули в Афгане свистели! – резко оборвал его Дронов. – А ты там не был!
– Да я не про то…, – обиделся Пётр, теряя нить разговора. – Хрен на тебя, раз ты, уже, почитай, отставник. Но у тебя ж сын. Его на ноги надо ставить. А он – весь в тебя. Такой же…А это чревато…
– Какой такой же?! – аж окрысился на собеседника Иван как человек, которого задели за самое дорогое. – Ну, давай, договаривай, тёртая штабная крыса!
– И скажу! – «завёлся» Вотинов. – Чё ты из парнишки советский ватник шьёшь? Ладно, у тебя в башке нафталин, так ты же и мальчишке на мозги капаешь. Это как в новый компьютер допотопную программу впендюрить…
Пётр продолжал о чём-то ещё толковать, а Дронову вспомнилась недавняя история, когда сгорел дивизионный питомник служебного собаководства. Сам Иван тогда был в командировке и о случившемся узнал от однополчан.
Тогда пламя мигом охватило деревянные, высушенные солнцем и ветрами строения. В том числе и вольеры, в которых содержались собаки. Военно-служилый люд, как заворожённый, наблюдал за ревущей стихией: огонь был силён и неукротим. Что-либо предпринять было невозможно.
Собаки заполошно лаяли, жалобно выли и скулили, с остервенением бились в огненном плену. Когда пламя обрушивало очередной вольер, доносился последний визг жертвы огненного молоха, и все наблюдатели стыдливо опускали глаза к земле. Нестерпимо пахло палёной шерстью…
И тут, невесть откуда, появился Глеб! Он выхватил из кучи скарба и хламья, что успели вытащить из служебных помещений питомника, куртку от дрессировочного костюма, набросил её на себя, нахлобучил старую армейскую шапку и нырнул в огненно-дымовую завесу, помчавшись к дальним вольерам, занимавшихся огнём.
– Куда?!…Куда ты?!…Стой!…С ума сошёл!…Сгоришь! – только и успели запоздало крикнуть ему из толпы. Но что толку? Глеба уже не было видно.
Через считанные секунды с оглушительным треском рухнула крыша основного здания питомника. В разные стороны от него полетели искры, пылающие головни, пепел…Освобождённое пламя с неистовым рёвом и утроенной энергией взмыло кверху.
– Всё! – при всеобщем кладбищенском молчании проронил кто-то.
Ан не тут-то было! Опровергая это поспешное паническое утверждение, из клубов дыма выскочили две овчарки, а за ними показался Глеб. Куртка на нём местами тлела, а правая штанина брюк горела. Его тут же повалили наземь, сбили огонь и увезли на подъехавшей машине в санчасть, поскольку голень у отчаянного смельчака здорово пострадала.
Дронов, вернувшись из поездки, стремглав примчался к сыну. После скупого мужского рукопожатия и фраз о состоянии здоровья, Иван, чуть успокоившись, спросил Глеба, кивнув на ногу:
– Как? Сильно болит?
– Да пустяки, батя. Видишь, уже подсыхает, – смущённо улыбаясь, ответил тот, показывая обработанное медиками обширное овальное пятно от ожога. – На мне всё, как на собаке, заживёт. Главное, я две живых души спас!
И про такого парня, которым Дронов гордился, которому готов был по-собачьи зализать рану, лишь бы она скорее зажила, Вотинов толковал как о каком-то ватнике…
– Заткнись, подштанник загаженный! – вторично брезгливо оборвал Петра Иван. – В отличие от таких, как ты, Дроновы по тылам да по штабам никогда не ошивались и ошиваться не будут!
Дроновых отчасти выручил статус военнослужащего главы семейства. И вскоре они осели в одном из провинциальных городков российского Нечерноземья, где получили двухкомнатную квартирку в пятиэтажной «хрущёвке». Конечно, по прежним-то временам подполковнику в отставке, да к тому же с боевыми орденами и ранениями, полагалось приличное жильё в областном центре. Но Иван не роптал: многие заслуженные офицеры в то время и такого не имели, и жалованье получали не вовремя, и даже вынуждены были ради жены и детей прирабатывать по ночам грузчиками…
Для отставного служаки по новому месту жительства нашлась и работа – в городском штабе гражданской обороны. Начиналась другая полоса в жизни Дроновых.
IY
Между тем, Глеб Дронов из подростка вырос в красивого, высокого, атлетично сложённого парня, днём и ночью бредившего о военной службе.
Молодёжь более легка на подъём, нежели старики. Она, в общем и целом, проще привыкает к переменам. Но Глеб к жизни «на гражданке» и к новому месту учёбы «притирался» с трудом. Тем более, что переезд в незнакомый город пришёлся на выпускной класс.
Если в военном городке он был, что рыба в реке, то в обычной городской школе не то чтобы растерялся, но ощущал себя не в своей тарелке. Да и в класс его определили недружный. Ученики в нём оказались расколоты на три партии. В первую входили отличники и ребята из состоятельных семей. Во вторую, напротив – парни и девчонки со способностями, как принято говорить, ниже среднего, а также те, кто был склонен поозорничать, а то и похулиганить. Ну а третью составляли остальные. Эти неформальные группировки сами ребята и именовали соответствующим образом: «Элита»; «Шпана» или «Отстой»; «Болото» или «Мышиная серость». За девять лет совместной учёбы в классе противоречия и шероховатости естественным путём сгладились и утряслись, все «разбились по парам», каждый из учеников занял собственную «нишу», и в результате получилось так, что для Глеба «места под солнцем» уже не нашлось.
В элитной тусовке, лидерами которой являлись Роман Косарев и Оксана Соболевская, его не признавали «вожди», чувствуя в нём соперника. Косарев вообще очень ревниво следил за Глебом и при случае всегда стремился его «ущипнуть». Если Глеб удачно отвечал на заданный урок, то это выводило из равновесия Романа, считавшегося лучшим учеником в школе, которому многое прощалось. И он обязательно бросал с места ядовитые реплики.
Со «Шпаной», где атаманил и бузотёрил хулиган Пашка Фролов, по прозвищу Фрол, новичок, естественно, не захотел идти на сближение, а с «Мышиной серостью» ему было скучно. Потому он так и не влился в ребячью среду, оставаясь «белой вороной».
Впрочем, в классе, «за глаза», его обзывали иначе. Ярлык на него навесил всё тот же, язвительный на язычок, Косарев. И произошло это, вот при каких обстоятельствах.
На уроке биологии Глеб, излагая материал по теории Чарльза Дарвина о происхождении видов путём естественного отбора, заявил, что она верна лишь отчасти.
– Моё мнение такое, – сказал он в конце выступления, – что полезные признаки, помогающие выжить конкретному биологическому виду, допустим, обезьянам, передаются по наследству не только посредством мутаций. Генетический материал может меняться также и в процессе жизни каждой особи под воздействием внешней среды и того образа жизни, который это животное ведёт. Только эти благоприобретённые изменения менее заметны, в сравнении с мутациями, в рамках жизни одного поколения. Если мутации носят революционный характер, то прижизненные изменения – эволюционный, постепенный, малозаметный…
– Здрасьти-мордасти, – недовольно остановила его «биологичка», – ещё один Ламарк нашёлся…У кого, ребята, есть вопросы к Дронову?
Из-за парты тут же вскочил, дотоле сидевший как на иголках, Косарев и нетерпеливо и ехидно заголосил: «Это что же значит, если Дронов переедет жить в Африку и кожа у него покроется загаром, то его дети будут рождаться неграми? Так что ли?!»
Аудитория, включая и «биологичку», засмеялась над остроумным выпадом лучшего ученика и над незадачливым докладчиком.
– Ничуть не бывало, – слегка раздосадованный общим весельем, возразил Глеб. – Дети и внуки – конечно, нет. А вот, скажем, в двадцатом или тридцатом поколении – да! Будут неграми!
Класс вновь разразился гомерическим хохотом, на что Глеб лишь недоумённо пожал плечами.
– О, господи! – устало произнесла старая учительница. – Дронов! Наукой давно установлен и доказан факт, что формирование рас завершено, потому что естественный отбор в обществе не действует.
– Елена Петровна! Елена Петровна! – вновь «засемафорил» рукой Косарев. – Можно, я ещё спрошу?
– Хорошо, спроси, – дала ему разрешение педагог.
– Насколько я понял, – в характерной напыщенной манере заговорил тот, обращаясь к Глебу, – из вашей теории, сэр, следует, что от землекопов будут рождаться наследники с лопатами в руках, от интеллигентов – дегенераты в пенсне, а от отставных военных – их сыночки с единственной извилиной на лбу от фуражки?
– Чего ты извращаешь! – возмутился Глеб. – А за намёки и потомственный гонор можно и фейсом об тейбл схлопотать!
– Да ладно! – не унимался Косарев. – Лучше скажи, от таких упёртых как ты и почковаться будут такие же принципиальные и несгибаемые?
– А от такой язвы как ты – с язвами желудка, – парировал Глеб.
– Сейчас же прекратите! – оборвала буйных риторов Елена Павловна, хлопнув классным журналом об стол. – Сядь, Роман! А ты, Дронов, пойми, наконец, что надо уметь признавать свою неправоту. Настырность никогда не заменит истину. Учти, принципиальный человек и человек принципов – не одно и то же.
– В чём же разница? – удивился Глеб.
– В том, – пояснила учительница, что в первом случае человек руководит личными убеждениями, а во втором – убеждения человеком. Есть ситуации, при которых приходиться отказываться от, казалось бы, незыблемых догм. И многие люди прошли через подобное.
– Как главный экономист Ельцина Егор Гайдар, что ли? – не уступал Дронов. – Он – то внук Аркадия Гайдара, редактор журнала «Коммунист» и заведующий отделом газеты «Правда», а то вдруг, р-раз – и главный идеолог буржуев! Да верный сам себе человек на конъюнктуру не купится. Помните, как Маяковский писал в «Моей революции»…
– Пока твоя революция наступит, – перебил его с места Косарев, – случится как в сказке про Насреддина: либо падишах умрёт, либо ишак сдохнет!
В классе опять раздался смех.
– Роман! Я удалю тебя с урока, – предупредила выскочку «биологичка».
– А чего он! – прямо-таки взвился Косарев. – Тоже мне ниспровергатель авторитетов выискался! Гайдар ему не нравится! Дело совков, когда таких вот дроновых зомбировали, безвозвратно ушла, а они из могилы прошлого к нам культяпки вурдалаков тянут. И этот, – ткнул он рукой в сторону оппонента, – натуральный зомби!
Так к Глебу и пристало это прозвище – Зомби.
Y
Нынешний учебный день для Глеба начался обычным порядком и до третьего урока ничего примечательного не предвещал. Однако вслед за звонком, возвестившим о том, что перемена закончилась, в класс вошла учительница математики, а за ней – завуч и работник милиции. Ученики встали.
– Садитесь, ребята! – разрешила завуч. – Мы знаем, что на носу экзамены и вам дорога каждая минута, но некоторые причины вынуждают нас…хм…оторвать вас от занятий. Мы пришли с товарищем…м-м-м…Колобовым из милиции. Пожалуйста, – кивнула она милиционеру.
Офицер в звании лейтенанта извлёк из папки листок бумаги и принялся читать:
«21 апреля сего года в дневное время гражданин Агеев, находясь в нетрезвом виде в автобусе маршрута номер пять «Зараевка – Сосновый бор», из хулиганских побуждений стал выражаться грубой нецензурной бранью. Ехавший в автобусе гражданин Дронов дважды сделал замечание Агееву, но последний стал более усиленнее выражаться грубой нецензурной бранью. Тогда Дронов произвёл приём «загиб руки за спину» и выталкивание Агеева из салона на остановке. Агеев сопротивлялся. Произошло нарушение общественного порядка. Оба гражданина были доставлены в милицию.
Произведённой судебно-медицинской экспертизой установлено, что действиями Дронова Агееву причинены телесные повреждения: травматический бурсит правого плечевого сустава – лёгкие телесные повреждения, повлекшие кратковременное расстройство здоровья (Агеев находился на излечении более 19 дней).
В дальнейшем Агеев написал заявление о привлечении Дронова к уголовной ответственности.
При изложенных обстоятельствах в действиях Дронова формально усматривается состав преступления, предусмотренный статьёй 115 УК РФ. Фактически же Дронов пресекал мелкое хулиганство со стороны Агеева, несколько превысив пределы необходимой обороны. Уголовной ответственности за превышение пределов необходимой обороны с причинением лёгких телесных повреждений УК РФ не предусматривает.
Принимая во внимание изложенное, руководствуясь пунктом два статьи пять УПК РФ, постановил:
Первое. В возбуждении уголовного дела в отношении Дронова Глеба Ивановича, 1979 года рождения, отказать за отсутствием в его действиях состава преступления.
Второе. О принятом решении уведомить заинтересованных лиц. Копию постановления направить по месту учебы Дронова для принятия мер общественного воздействия».
Окончив чтение документа, милиционер смахнул пот со лба и спросил:
– Вопросы есть?
– Есть вопросы, ребята? – переспросила завуч, встав со стула.
Опережая общую реакцию недопонимания, Косарев поднял руку и, получив санкцию от завуча в виде кивка головой, с невинным выражением на лице осведомился:
– Скажите, пожалуйста, господин милиционер, а бывает нежная нецензурная брань?
– Не усвоил вопроса, – натужно ответил лейтенант.
– Ну, вот вы читали о том, что Агеев «ещё более усиленнее начал ругаться грубой нецензурной бранью», – по памяти процитировал текст постановления Роман, обозначив нажим на слове «грубой». – Отсюда следует, что может быть и нежная нецензурная брань…
– Вот что, Косарев, ты не умничай, – прервала его разглагольствования завуч. – Паясничать в цирке будешь. Вопросов, как я вижу, нет. Что от нас ещё требуется, товарищ…м-м…Колобов?
– Обсудить необходимо данный факт, – объяснил лейтенант. – Для проформы. В принципе Дронов поступил по-мужски. Мы его понимаем. Но нужно было поаккуратнее, пограмотнее…Чтоб без травм. Мера должна быть в таких делах. Дронов занимается в клубе спортивных единоборств и знает, что спецприём – то же самое холодное оружие. А потерпевший засыпал жалобами областные инстанции, добрался до Москвы. Вот в таком разрезе. Если говорить открытым текстом, нам следует отписаться. То есть: обсудили…Меры приняты…И тэ дэ…И тэ пэ…
– Пожалуйста, выйди к доске, Дронов! – позвала Глеба завуч.
Юноша направился к учительскому столу, ощущая, как полыхает от прильнувшей к голове крови его лицо. Уж больше месяца минуло с того происшествия, про который он и думать забыл. И вот такой неожиданный оборот…
Глеб повернулся лицом к классу и увидел, что на него устремлены десятки глаз: поддерживающих, сочувствующих, понимающих, растерянных, злорадствующих…Разных.
– Расскажи, как дошёл ты до жизни такой? – вступила с ним в диалог завуч, смягчая напряжённость момента шутливой интонацией.
– Да так и дошёл, как товарищ лейтенант прочитал.
– Что ж ты так неосторожно с Агеевым, нашим бывшим учеником, обошёлся?
– Как вы его воспитали, так я с ним и обошёлся.
– Не заносись, Дронов, не заносись, – постучала пальцем по столу завуч. – Мы же не ругаем тебя, но ты должен сказать, что осознал, сделал выводы…
– Да я выводы ещё в тот день сделал! – перебил завуча Глеб.
– Да? – прищурила глаза собеседница. – Интересно. И какие же?
– Ещё будет языком трепать при женщинах и детях, то я ему вторую руку вообще откручу! – запальчиво ответил Глеб.
Что тут началось в классе! Глеб настырно доказывал учителям и сотруднику милиции свою правоту, с «галёрки» кто-то из «Отстоя» басил: «Подумаешь, сматькался!», Косарев вопил о том, что «так Зомби всем руки переломает». Однако подавляющее большинство ребят и девчонок однозначно поддержали Дронова. Даже Соболевская.
В конце концов, лейтенант на Глеба «махнул рукой», пояснив аудитории, что профилактическое мероприятие проведено. И удалился вместе с завучем. В пять минут мероприятие не уложилось. Урок математики оказался сорванным.
YI
На большую перемену Глеб вышел в расстроенных чувствах. И по пути на школьный двор что-то едва слышно бормотал себе под нос, сжимая пальцы в кулаки. И потому, очутившись на улице, он даже не обратил внимания на то, какую благодать дарил майский денёк.
А погода-то действительно разгулялась! С неба щедро и приветливо сияло роскошное весеннее солнышко, лаская всех теплом и светом. С юга мягкой душистой волной, благоухая от буйного цветения сирени, накатывал приятный ветерок. Пташки в школьном саду, почти как в райских кущах, мелодично и медоточиво щебетали про то, сколь прекрасен этот мир!
И школьники тоже, под стать матушке-природе, находились в приподнятом, высоком тонусе, пребывая в сладко-тревожном предвкушении выпускных экзаменов и летних каникул. Первоклашки с шумом и гамом носились по пришкольной территории, девочки, что помладше, играли в «классики», девушки, перебивая друг дружку, делились последними новостями, прерывая их столь заразительными и задорными взрывами смеха, что степенные юноши поневоле отвлекались от разговоров на серьёзные темы и бросали в их сторону романтические мечтательные взоры.
И вдруг…будто мгла опустилась с небес, словно тучи набежали на солнце, отчего поблекли разом яркие краски весеннего утра, смолкли беспечные пташки, приросли к расчерченному мелом асфальту юркие девчушки-поскакушки, застыли на полушаге, точно получили магическую команду «Замри!», пронырливые мальчишки, стих на школьном дворе многоголосый гомон егозливой детворы…
А непостижимая странная метаморфоза объяснялась на редкость просто: в «родных пенатах» объявился Пашка Фролов в сопровождении шпанистого сброда.
Пашка вот уж два месяца как был под следствием. По школе гуляли и множились слухи о том, что он кого-то ограбил. И некоторые, оглядываясь по сторонам, с таинственным придыханием сообщали даже такие бредни, будто у него есть целая банда подручных и припрятано видимо-невидимо всякого оружия.
Ещё в девятом классе Фрол получил судимость за кражу, но на первый раз «по малолетке» ему дали условный срок. Когда же он вновь взялся за старое, его «закрыли». Однако Пашка с адвокатом написали ходатайство, попросив, чтобы его отпустили для подготовки и сдачи экзаменов. Тут ему пошли навстречу, а зря, потому что в школе за прошедшую неделю он появлялся от силы пару-тройку раз.
Уже на подходе к школе, издалека завидев дружков из класса, толпившихся на крыльце, Пашка победно воздел руки над головой, подобно античному олимпионику. Он потряс ими и издал невнятный хриплый клич, на что незамедлительно получил ответный аналогичный возглас из нестройно звучавшего хора.
Фрол явно находился «под кайфом» и держал себя соответственно: направляясь к крыльцу, он, походя, пнул зазевавшегося малявку-первоклашку; скуки ради, сбил беретик с головы девчушки со скакалкой, путавшейся у него под ногами; небрежно сплюнул тонкой струёй, процедив слюну сквозь зубы, в направлении отхлынувших в испуге парней из старших классов.
Случайно или нет, но взгляд Фролова упал на Оксану Соболевскую, болтавшую с подружками возле кустов акации. Оксана являлась неофициальным секс-символом школы. Красотой и формами она способна была сбить спесь с любого представителя сильной половины человечества. В обычном состоянии даже такой «отморозок» как Пашка, в её присутствии тушевался. Но нынче для него и Гималаи казались ниже школьного заборчика. И он резко изменил курс.
– О-о-о! Кого я вижу! Какие люди в Голливуде! Топ-модель пани Соболевская! – протяжно прогнусавил Пашка, вплотную останавливаясь перед Оксаной.
Но та брезгливо отстранилась от него и, скривив губы, процедила:
– Идите-ка, сэр…кушать овсянку!
– Оба-на! – воскликнул Пашка, оглядываясь на приятелей и подмигивая им. – А фифа была неприступна!
Пашка «облапил» сальным взглядом ладную фигурку Оксаны, одетую в изящный фирменный костюмчик, цокнул в восхищении и спросил: «Почём джинса?» Не получив ответа, он потянулся к девушке немытыми лапищами – к тому месту, где из-под костюмной ткани упруго выпирали груди Соболевской.
– Пш-шёл вон! – прошипела Оксана, пытаясь ударить хама.
Ан не тут-то было! Наглец перехватил её руку на полпути, с силой выкрутил так, что недотрога вскрикнула, и угрожающе цыкнул: «Р-руки!…Ручоночки-то укороти!»
Вокруг пары воцарилась абсолютная тишина. Разобщённая и испуганная толпа смотрела на них стоглавым загипнотизированным идиотом, как взирает жертва в дуло пистолета, наведённого террористом. И только Роман Косарев отчего-то удачно очутился поодаль от происходящего, пристально изучая особенности строения соцветий сирени. Должно быть, готовился к уроку биологии.
Пашка, уверенный в полной вседозволенности, свободной рукой сделал непристойный жест, согнув её в локте, и вторично потянулся к Соболевской. Так берёт мародёр на поле брани трофей поруганного соперника.
И вдруг…Второй раз вдруг за большую перемену…В оглушительном безмолвии внезапно раздался жёсткий и властный голос: «Ну-ка ты, мразь! Оставь…женщину!
Фрол от неожиданности аж присел! Однако, оглянувшись и определив, что фраза прозвучала от Глеба Дронова, стоявшего в одиночестве, облегчённо ухмыльнулся.
Со стороны дружков Пашки, после некоторой паузы растерянности, донеслось почти натуральное лошадиное ржание. Они, подталкивая один другого и слабоумно хихикая, кивали на Соболевскую и пошлым тоном говорили: «Смотри, женщина! Женщина…»
Незваный заступник и сам не смог бы объяснить, почему он назвал Оксану именно так. И, тем не менее, подойдя и вклинившись между ней и Пашкой, Глеб внушительно и уверенно, повторил:
– Оставь женщину!
– Тебя не спрашивают, ты и не сплясывай! – недобрым тоном порекомендовал хулиган Глебу. – Вали отсюдова! Крути педали, пока…не дали…
– Сам вали, тошнотик! – ответил ему Дронов. – Твой дом – вытрезвиловка.
– Да ты знаешь, кто я?! – пока всё ещё в вальяжной интонации, но с пьяным оскалом спросил местный авторитет. – Да я Фрол! Понимаешь, Фро-ол! Меня всякий знает. Захочу – тебя на дерьмо пущу!
– Может ты для кого-то и Фрол, а для меня – отхожее место, – сузив глаза, парировал Глеб.
Ох! Лучше бы Дронов не произносил последней реплики! Он же тем самым поставил Пашку в безвыходное положение, «прижал его к канатам» в унизительной позе и не оставил манёвра, достойного для отступления.
Пашка осторожно повёл глазами по сторонам и увидел, что вся честная зевака-публика уставилась на них, заколдованно пораскрывав рты и в жуткой немоте ожидая развязки. Чем же? Чем же завершится столкновение двух характеров?!
Самому Пашке в открытой драке с Глебом в жизни не удалось бы одержать верх. Он это чётко сознавал. И всё же, когда «друганы» ринулись было ему на выручку, повелительно и заносчиво рявкнул: «Стоя-а-ать!» Хотя про себя главарь кодлы подумал, что всем скопом они примерно отметелили бы этого сынка офицерика, да вот лично Фролу подобная форма расправы авторитета не прибавила бы.
Поразительно, сколь быстро происходили перемены в душевном состоянии Фрола. Минуту назад он самодовольно и с ленивой уверенностью бросал блатные тирады Дронову. Спустя мгновение, встретив отпор, хищно щерил зубы и с посвинцовевшей от лютой ненависти физиономией мерил взглядом решимость Глеба…И внезапно как бы обмяк.
Усыпляя бдительность врага, он похлопал Дронова по плечу, скорчил примирительную мину и выдохнул: «Ну, ладно. Хорош, хорош…По тормозам…».
Коварно развернувшись на сто восемьдесят градусов, Фрол скрытно запустил руку в карман брюк и, зная, что его манипуляции Глебу не видны, извлёк нож с выкидным лезвием. На глазах обмершей от страстей пацанвы, Фрол щёлкнул кнопкой, фиксирующей лезвие, и, резко развернувшись, под общий вздох ужаса вонзил стальное жало в грудь Глеба Дронова…
YII
Страшная весть настигла подполковника Дронова в штабе гражданской обороны, куда к нему, по пути следования на место происшествия, заехал начальник милиции. Пока они ехали к школе, Иван слушал, но не слышал того, что пояснял ему с мрачным видом главный милиционер города. Нечто подобное, да и то отдалённо, он пережил лишь однажды: в Афганистане, получив тяжёлое огнестрельное ранение груди. Тогда боевые товарищи тоже что-то говорили ему, но звуки миновали его сознание.
К школе Дронов подходил в сумеречном состоянии: люди расступались перед ним, а он никого не замечал. Глаза его автоматически, по неведомому смутному наитию, отыскали группу людей, мельтешивших возле кустов акации. Оттуда, из замогильной атмосферы, сухо и ясно доносился голос человека, работавшего на одной с Дроновым потусторонней волне. И этот голос каждым своим словом будто гвозди вколачивал в крышку гроба: «…Труп на ощупь тёплый как на закрытых, так и на открытых участках тела. Трупное окоченение практически отсутствует во всех, обычно исследуемых группах мышц…».
Дронов слепым кротом вглядывался в тело, лежащее на земле ничком, спиной к нему, в последней надежде на то, что произошла нелепая ошибка и сейчас всё разъяснится…И он тогда не только всем всё простит, но и, самое главное, простит себя…И лишь метрах в пяти от недвижимого человека, точно молнией ударило ему по глазам характерное обширное овальное пятно от ожога, злорадно высунувшееся из-под вздёрнувшейся штанины на правой ноге…
И словно кто-то могучий и беспощадный сзади с силой полоснул Дронова, как секирой, по становой жиле. Ноги его надломились, он упал на колени и пополз к тому, что ещё недавно было его сыном, без конца повторяя: «Прости, сынок!…Прости!…»
Замершие неподалёку Роман Косарев (мечта которого, несомненно, исполнится, и он станет известным юристом) и Оксана Соболевская (впереди у которой маячило блестящее будущее звезды салонных подмостков) никак не могли уразуметь: за что же просит Дронов прощения у Глеба?
А подполковник Дронов, получивший несовместимую с жизнью душевную рану, отчаянно и обречённо прижимался к безвозвратно остывающему телу самого близкого и единственного для него существа на планете и жалел лишь об одном: что не пристрелил его там, на далёкой афганской земле, как последнюю собаку, обкуренный душман…
