Точка опоры

Фурашов Олег

Юля тихо плакала, стоя у раскрытого окна. «Какая же ты дрянь, Нинка! – думала она. – Прирождённая стерва!…Какой вечер сгубила!…А он?…А про него, вообще, и поминать не стоит…».

Нина была лучшей подругой Юлии Нестеровой, но в последнее время взаимопони-

мание все реже гостило между ними, а вот размолвки случались все чаще и чаще. Что и произошло в очередной раз четверть часа назад. Видимо, разные они люди, и жизнь са-ма разводит их.

А ведь до чего день прекрасно складывался! Сегодня утром в школе Юля успешно и досрочно сдала тест-экзамен по истории за одиннадцатый класс, который в дальней-шем шел в зачет при поступлении в институт, и решила отметить это событие. Была пятница. Родители сразу после работы уехали с ночёвкой на дачу – готовить участок к летнему сезону,  а их дочь,  заполучив глоток желанной свободы,  пригласила к себе Нину Зотину и Сережу Гребнева. Сергей, как нынче принято говорить, являлся «бой-френдом» Юлии.

Нина пришла первой. Увидев на столе в гостиной бутылку «шампанского» и коро-бку конфет, она заявила:

– Отпад! Опять снег пойдет, если даже «Мисс целомудренность» Нестерова до выпивки

докатилась.

– Да это же шампанское, – порозовев, возразила Юля. – Чисто символически. Сейчас еще Сережа подойдет.

В ожидании Гребнева подружки встали у распахнутого окна – благо не по-апре-льски жаркая погода к тому располагала – и принялись болтать о том о сем. Зотина за-курила, а Нестерова, брезгливо отмахиваясь от сигаретного дыма, рассказывала про своего сердечного дружка.

– Дался тебе этот Серега, – прервала ее восторженные излияния Нина. – Ни рожи, ни ко-жи. Ни навару, ни загару.То ли дело Витька Мазуров! Он же нас звал сегодня на «ауди»

порассекать. Он бы и Женьку Тучкина взял. Вот это я понимаю – мальчики так мальчи-ки: «на колесах», при «бабках», прикид клёвый и собой, что надо.

– Сережа хороший, – заступилась за своего избранника Юля. – Он сильный, смелый и добрый.

– Смелость не поглодаешь и на счет в банке не положишь, – парировала «хилые» дово-ды гостья. – А с добротой точно «лапу сосать» будешь да впроголодь слюни глотать. Если же ты, допустим, за Мазурика выйдешь, то он и тебе весь белый свет покажет, и тебя весь белый свет увидит.

– Каждому свое, – примирительно  вздохнула Юлия. – Только для меня лучше Сережки никого нет.

– Гос-споди! – по-мужски сплюнула Зотина в окно. – Чтобы отметки ставить, надо зна-ешь сколько мужиков переиметь?…Гвардейский полк в придачу с жеребцами!…А ты с первым ходишь, как Мальвина с Буратино…Носиками невинно тычетесь друг в друга да вздыхаете…А туда же: лучше нету того цвету!…Да ты бы хоть живого мужика ис-пробовала, чтоб с тобой толковать, а так…Абстракционизм сплошной!…

– Может и отведала, – едва слышно проронила Нестерова.

-…Чего-чего?! – осеклась Нина. – Чё ты вякнула?

– Что слышала, – ответила Юля.

И теперь она уже не просто порозовела, а залилась краской стыда с головы до ног. От сенсационной весточки-намёка Зотина разом забыла о собственных поучениях; гла-зки у нее забегали с места на место, не в состоянии сосредоточиться на чем-то одном, и она еще более оживилась.

– Дак вы с ним…живете, что ли? – помедлив, принялась допытываться подруга.

– Может и так, – потупилось школьное воплощение невинности.

– Да ты не финти, давай! – затормошила ее Нина. – Заикнулась, так договаривай. Я же не чужая какая-нибудь…Живете, что ли?

Уловив утвердительно-признательный полукивок, Зотина присвистнула и еще уси-лила натиск, выпытывая интригующие подробности:

– Давно?…Ну говори же, давно?

– С месяц.

– С месяц!…И молчала! Ну ты даешь, тихоня! Хоть бы словечко обронила, посоветова-лась. Я же плохому не научу. А то гляди, залетишь еще…

– Мы…предохраняемся.

– Гляди ты, какое словечко она знает!…Интересно, как же это вы предохраняетесь?… Чего отмалчиваешься? Отвернулась…Фу ты ну ты… Ну и молчи, тихоня!

Раздасадованная неуступчивостью приятельницы, Зотина с напускным равноду-шием прошлась по комнате, повертела в руках бутылку вина, а затем, не вытерпев, вновь напала с расспросами:

– И правильно. Давно пора. Ты же не Бритни Спирс, чтобы носиться со своей девствен-ностью, как с мороженым на солнцепеке, когда все так и ждут: потечет – не потечет. Ну и что, словила кайф?…Каков твой хваленый Гребнев в позе крокодила?…Да колись же давай, чего отмалчиваешься: словила кайф?

– Ты знаешь, Нина, – с достоинством отвечала Юля, уже раскаиваясь в собственной от-кровенности, – мне приятно, потому что ему приятно.

– Ну ты в своем репертуаре! – хохотнула та, и продекламировала с ложным пафосом: «Мне приятно, потому что ему приятно!»…Тьфу!…Слюни умиления. Проще надо от-носиться. Ты уж, небось, развоображалась: раз ему обломилось, так за него и замуж?

– Я и не мыслю иначе.

– Ну ты скажешь же, святая простота, – сардонически осклабилась Зотина, – ровно в лу-жу пукнешь: «Я не мыслю иначе!». Прямо падай, и плачь. Да проще надо относиться. Лови момент,пока молодая. Крути сплошняком: и с Гребешком, и с Мазуриком, и с Ту-

чкой…

– Да ты, Нинка, с ума сошла! – оскорбилась Нестерова. – Мама говорит…

– Мама говорит! – перебивая ее, фыркнула Зотина. – Ну, блин, откопала аргумент: мама говорит! Да что твоя, что моя старуха, –  они ж заторможенные и закомплексованные донельзя. Они ж полжизни тряслись и дрожали над личной целкостью, а потом полжизни втихаря жалели,что с задержкой умственного развития начали заниматься… Только втихаря жалели. От греха подальше. На них посмотришь, так и нас с тобой им святым духом надуло.

– Нет, Нинуля! – с упрямой убежденностью сжала губы Юлия. – Что бы там ни было, а верность – не пустой звук. Мама правильно говорит, что верность выстрадана всеми женщинами мира. Мы же, а не кто-то другой, расплачиваемся за ветренность болезня-ми, больными детьми, искалеченными судьбами, одиночеством, безотцовщиной…Сна-

чала горький вековой опыт с кислой отрыжкой, а уже из него – женские традиции и обычаи: верность, чистота, семейный очаг. Да и мне самой по себе только одного… его и нужно. При верности, и любовь не расплещешь из полной чаши. Мама говорит, что с ней надо бережно. Что любовь – это как берег и волна: и порознь невмочь, и друг о друга надо не разбиться.

– Любо-о-овь! – критически скривилась многоопытная Зотина. – Знаешь где находится любовь?…Выше колен, ниже пупа…  Вот и вся философия. Ты, небось, надеешься, что твой Гребешок не плещет из чаши? Ну и напрасно, – еще как плещет! Он же на четыре года старше тебя, после армии…Да до тебя у него, сто процентов, телок было, что у те-бя «пятерок» в дневнике.

– До меня может и было, – пренебрежительно отмахнулась Нестерова, – а сейчас я для него – одна-единственная.

– Одна-единственная! – загорелась , как спичка, Зотина, полыхнув азартом. – Спорим, что не одна-единственная?…Его с Танькой Самутиной на Плёсе видели. На лодочке ка-тались.

– Трёп.

– Ничего не трёп.

– А я говорю – трёп! И потом, даже если и катались, то это еще ни о чем не говорит.

– Не трёп, не трёп. Ну спорим, коль на то пошло, что я его за пять минут совращу. И не как-нибудь, а при тебе!…Ну что, спорим?

– Как это,…при мне? – не поняла Юля.

– А так, – тряхнула волосами подружка. – Заведем базар про разнообразный секс. Про шведскую семью. Про групповуху. Что не худо бы попробовать втроем. Я все сама раскручу, а ты только сиди и поддакивай, как Киса Воробьянинов. Так что, идет?

– Сережа у меня не такой, – замотала головой Нестерова. – Он чистый.

– Да чистый, чистый, – насмешливо успокоила ее Нина. – Я же не против. Вот и прове-ришь своего «чистого», не отходя «от кассы». Дак как, идет?…- И видя, что собеседни-ца колеблется, Зотина уничижительно добавила. – Если уж ты за его чистоту в своем присутствии опасаешься, то что говорить, если его с кем-то в лодочке оставить?

Юлия задумалась. Она вспомнила, как познакомилась с Сергеем в августе прош-лого года. В тот день она также устроила сквознячок, распахнув окно в большой комна-те и отворив входную дверь в квартиру. К ней тогда мимолетно заглянули друзья: Нина Зотина, Витя Мазуров и Женя Тучкин. Они стояли на лестничной площадке и обмени-вались последними новостями. Внезапно резкий порыв ветра захлопнул дверь, и та ав-томатически захлопнулась на английский замок. Ключ Юля с собой опрометчиво не прихватила, а родители уехали в отпуск.

Дружная «тусовочка» высыпала на улицу и, уставившись на раскрытое окно самого верхнего, шестого этажа нетипового дома, где находилась квартира Нестеровых, громко принялась перебирать варианты проникновения в жилье.Сходились на том, что придется ломать дверь, так как взобраться по ровной отвесной кирпичной стене до окна было невозможно – по этому ряду оконных проемов, как назло, и балконов-то не было.

– Зачем же двери портить? – вдруг услышала Юля позади себя рассудительный голос. – Бывают ситуации, когда и культурные люди вынуждены влезать через окно.

Нестерова оглянулась и увидела широкоплечего молодого парня с открытым и приветливым лицом, остановившегося на тротуаре.

– Легко сказать, попробуй сделать, – довольно грубо ответил широкоплечему Мазуров. – Ты что, Карлсон, что ли? На пуп нажмешь и полетишь?

– Ну, Карлсон не Карлсон, а при виде такой девушки вырастают крылья, – миролюбиво улыбнулся незнакомец. И добавил, обращаясь уже к Нестеровой: – Вы хозяйка?

– Я, – подтвердила Юлия.

– Позволяете попытаться? – кивнул тот на раскрытое окно

– Позволяю, – растерянно ответила она. – А в чем, собственно говоря, заключается по-пытка?

Вместо пояснений парень приблизился к дому. Примериваясь, осмотрел стену и несколько раз провел по ней ладонью.

– Пупок ищет? – предположил насмешник Мазуров.

Зотина и Тучкин захохотали вместе с ним. Юлия же неотрывно смотрела на незна-комца, сперва даже не до конца вникнув в его намерения. И тут широкоплечий полез кверху. Юлия сроду и не предположила бы, что по такой стене можно лазить. Тем бо-лее таким образом: при помощи одних рук и ног, без всяких приспособлений.

Пока смельчак медленно, но верно поднимался до уровня второго этажа, нащупы-вая невидимые крохотные выступы, Мазуров и Тучкин потешались над ним, игнорируя шиканье Нестеровой. Когда же тот преодолел эту отметку, пацаны точно так же рази-нули рты, что и девушки.

При подъеме к третьему этажу, из-под кроссовок смельчака вывалился кусок ста-рого цементного раствора, скреплявший кирпичи. Цементный ошметок упал к ногам девушки, а нога незнакомца сорвалась, потеряв опору.

Юля вскрикнула, прикрыв лицо ладонями. Храбрец приостановил восхождение и хрипло сказал, скосившись в ее сторону : «Не пугайтесь. Пустяки. В нашем деле глав-ное – точка опоры. Три конечности должны стоять твердо,а четвертая, свободная, ищет

новую точку. Соблюдайте эту заповедь, и доживете до ста лет. Впрочем, – добавил он, чуточку передохнув, – если я, вдруг, свалюсь– не жалко. Ведь пролетая по направлению к вам, открывается такой прекрасный вид: ваши чудные встревоженные глаза!».

И отчаянный балагур продолжил восхождение. В дальнейшем Юля лишь изредка бросала взгляд на него сквозь щелочки своих пальцев. Меж тем сердечко ее от страха готово было выпорхнуть из грудной клетки, словно пташечка из силков. А под колен-ками дрожали поджилки.

Возле них собралась целая орава народу. Мальчишки восхищенно шептались и щелкали языками. Пожилая баба ругала беспутную молодежь. Какие-то девушки, пре-бывая в напряжении, время от времени постанывали, будто в экстазе. И лишь мужчины стояли бессловесно, мысленно сравнивая себя с лихачом. Перебравшись через под-оконник, парень приветственно помахал рукой; кто-то ему зааплодировал, а виновница происшествия, тайком смахнув слезинку радости и переживания, поспешила к кварти-ре. И уже на лестничной площадке шестого этажа состоялось ее официальное знаком-ство с мастером спорта по скалолазанию и альпинизму Сергеем Гребневым.

Позже, возвращаясь с соревнований, Сергей неизменно дарил Юлии подарки и цветы. Вручая букет, он обязательно целовал ей руки. Захваченная врасплох, девушка иногда стыдливо отнимала их и прятала за спину, поскольку перед тем резала лук или же мыла посуду. Но ее избранник властно прижимал девичьи ладони к своим щекам, вдыхал их аромат вечной молодости,взамен выдыхая вдохновенное признание. «Горная

лаванда! – приходили ему на ум строки из известной песни. – Эдельвейсы!…Кристаль-ная чистота горных источников!…И еще что-то очень-очень приятное и волнующее! Несравнимое ни с чем! Исключительно твое…»

Разве способен был такой необыкновенный человек подвести Юлию и обмануть ее

надежды? Конечно же нет! Исключено!

И потому, когда Зотина вновь переспросила подружку:

– …Ну что, идет?

– Идет! – ответила та ей с вызовом.

– Только ты не возникай. Сиди и угукай, – повторно проинструктировала ее Нина. Я са-ма что надо организую. А там как покатит…

 

х  х  х  х  х

 

Гребнев заявился с цветами, парой бутылок «шампанского» и коробкой конфет. Зотина, осмотрев его «джентльменский набор», иронично хмыкнула:

– Вы что, сговорились?

– В каком смысле? – осведомился Сергей, преподнося букет Юлии и целуя ее.

Пройдя в гостиную и увидев приготовленное «украшение стола» в виде «ассорти»  из такого же вина и сладостей, он сообразил: «Ах вот ты о чем. Нет, мы с моей милой недотрогой не сговаривались. Стечение обстоятельств. И еще один показатель того, что мы с ней даже мыслим одинаково».

Гребнев присел на стул, осваиваясь, и озабоченно спросил юную хозяйку:

– Что с тобой, Юленька, ты не заболела?

– С чего ты взял? – пожала плечами та.

-Ты какая-то не такая сегодня. Может голова после экзамена болит?

– Да нет, все нормально, – успокоила «объект исследования» Нестерова, и посмотрела на него долгим испытующим взором.

Зотина тоже уставилась на Гребнева. Воцарилось неловкое молчание. Сергей окинул взглядом потолок, мебель в гостиной, застегнул верхнюю пуговку на рубашке, пригладил брюки, поправил чуб и, наконец, поинтересовался у девушек:

– Чего вы на меня, как на блин в масленицу?…

– Красивый – не оторвешься, – по-женски тонко ввернула комплимент Зотина.

– Щас! Как же, – запротестовал Гребнев. – Здесь наверное освещение плохое: скрадыва-ет изъяны. Вот Юленька – красавица так красавица!…Да и ты, Нинуля,на уровне, – так-тично спохватился он.

– Откупоривай, Сережа, шампанское, -сглаживая напряженность, распорядилась Несте-рова.

Троица сначала выпила за успешную сдачу Юлией экзамена, затем – за дружбу, потом – за присутствующих дам. Гребнев и Зотина быстро осушили по три фужера, а Нестерова лишь пригубила вино. Компания на данном факте внимания не акцентирова-ла, зная принципы и причуды хозяйки.

– Ты, Сереженька, очень к месту поднял тост именно за присутствующих дам, – много-значительно подчеркнула несущественный, казалось бы, нюанс раскрасневшаяся Нина.

– То есть? – попросил ее раскрыть подноготную сказанного тот.

– Ну…кавалер один, а девушек – две, – блестя глазами, пояснила Зотина. – Ты не нахо-дишь, что в этот вечер должен ухаживать за нами в равной степени?

– Да я стараюсь, – заулыбался Гребнев, открывая вторую бутылку и наливая ей вина в опустошенный фужер. – В некотором роде за тобой и активнее, чем за Юлей.

– Я не про то, – вкрадчиво произнесла Нина. – При чем здесь шампань?…Юльку ты уже три раза поцеловал, а на моем табло – ноль.

– Разве что по-дружески, в щёчку, – отшутился Сергей. – А вообще в таких делах равен-ства быть не может. За такое равенство Юля мне, пожалуй, вон той пустой бутылкой навесит.

– Почему в щёчку? Ротик в ротик, – томно надула губки Зотина, как бы экспромтом конкретизируя идею. – Легкий флиртик – в пределах нашей с Юлькой дружбы.

– Чего-то я не того…Не вполне врубаюсь, – честно признался новоиспеченный «султан на вечер», недоуменно таращась на Нестерову. – Ю-уль!…Чего она?

– Почему бы и нет? – натужно выдавила девушка. – Дружеский поцелуй-одолжение, ес-ли подруга просит…

– Чай ничё не отсохнет? – поддела обходительного кавалера Нина.

– Да на здоровье, – скорчил гримасу недоумения Гребнев. – Могу и с перевыполнением. Чтоб без претензий.

Вслед за приёмом очередной порции вина, он сначала нежно поцеловал любимую девушку, после чего приблизился к Зотиной и трижды обозначил приятельский контакт с ее щеками, а также невесомо прикоснулся к ее губам. Сев на место, парень ощутил, что атмосфера в комнате еще в чем-то неуловимо изменилась.

– Добиваем второй бутылёк, – уже командовала Нина. – Выпьем на брудершафт.

– А может хорош? – усомнился Сергей, тем не менее наполняя два пустых фужера. – Я имею в виду поцелуи.

– В самый раз, – подбодрила его Зотина. – Они ж не французские, а дружеские. Да и мы – не чужие же люди.И Юленька с пониманием. Да ты лей, лей. Твоя задача – наполнить бокалы.

Едва парочка, переплетя руки, осушила содержимое фужеров, как Нина сама об-лапила Гребнева и чувственно втянула в свой рот его лицо аж от носа и до подбородка.

Тот от неожиданности не сразу и освободился от объятий.Или не слишком к тому стре-мился?

– С утра мотаюсь,голодный, так в голову ударило, – попробовал Сергей обратить проис-

шедшее в потешное недоразумение. – Не пойму, то ли от шипучки, то ли еще от чего… Юль, ты не сердись, пожалуйста…Это ж  баловство…Глупости…Игра…

– Да бога ради, – внешне невозмутимо реагировала та, выбирая конфету. – Поиграйтесь.

– Поделись дружочком на полвечерочка, – подмигнула Зотина Гребневу. – Не зазорно…

– Ну ты скажешь, тоже, – попробовал приструнить ее парень, и смутился, уловив в соб-ственном укоре скрытую фальшь и ханжеские нотки.

– А что? – не уступала ему Нина. – Мы с Юлькой хотим устроить тебе тест на сексапи-льность. Чтоб она не вслепую брала тебя, а испытав «от и до». Настоящий ты мужик, или так…Борис Моисеев.

– Нашла с кем сравнить, – обиделся парень. – Была бы ты мужиком, я бы тебе…

– В общем-то, мы не сомневаемся, – как бы приценилась Зотина. – А убедиться не поме-шает. Недаром Козьма Прутков говорил: «Доверяй, но проверяй».

– Ю-уль, чего она болтает? – оболваненный вконец, обратился Сергей к «даме сердца».

– Чего она тебе скажет-то? – не давая слова вставить,окончательно завладела инициати-вой более старшая подружка. – Стесняется девка. Ровно ты ее не знаешь. А может тебе слабо? Так ты сразу и скажи. Мы поймем и простим.

– Ничего не слабо! – захорохорился Гребнев. – Просто, как обухом по башке. Сразу и не врубишься что к чему.

– Дак мы ж не с налету, с разгоном, – рассудительно обобщила Нина. – Сначала мы вы-пьем еще, а потом поиграемся, как Юлька сказала. Одёжку будем скидывать… Потихо-ньку: один – другой, один – другой…Не понравится – бросим.

Зотина с Гребневым принялись за третью бутылку, а Нестерова подавленно опять пригубила единожды наполненный бокал. Юлия успела изучить возлюбленного. По темперменту тот представлял собой явного сангвиника с холерическим уклоном и лег-ко «загорался». Как тогда, в августе: р-раз – и полез на стену! Вот и сейчас он «напро-палую» шутил с девушками, отпускал фривольные реплики, некритически истолковы-вая и свое поведение и двусмысленную ситуацию.

Нина же и вовсе вошла во вкус розыгрыша. А может быть уже и не шутила. Она томно облизывала губы кончиком языка; хохоча, запрокидывала голову и широко и за-манчиво раскрывала рот, чтобы дурачимый ею парень мог удостовериться, как внутри

у нее все ловко и ладно устроено. Личико у Нины, в сравнении с Юлиным, конечно «подгуляло». Зато фигура была хоть куда: ноги что у Адрианы Скленариковой, талия как у Клавки Шиффер, а груди обзавидовалась бы сама Памела Андерсен. И Зотина то и дело поправляла бюст и, как бы ненароком, поддергивала кверху юбочку, намекая на то, какие неординарные вещи скрываются под ее, и без того полупрозрачной и откро-венной, драпировочкой.

– Ну что, – первой пошла «в рукопашную» захмелевшая Зотина, – поехали?

– Поехали! – мотнул головой ее недурственно окосевший напарник.

– Начинай.

– Нет, ты начинай.

– Почему я? Ты начинай.

– А почему я? Ты начинай.

– Ты мужик или не мужик?

– Ну мужик.

– Вот и начинай.

Перепирательства были недолгими, и Сергей, лихо крякнув, точно купец Калаш-ников перед мордобоем с опричником Кирибеевичем, скинул рубашку, обнажив муску-листый торс. «Ни филя себе! – жаргонным одобрительным восклицанием поощрила его Нина. – Класс!».

И, проявляя коварную тактическую грамотность, скинула капроновый «следок» с правой ноги.

Пошли «по кругу». Наступил черед Нестеровой. Та, теряя остатки «былой невин-ности», сняла колечко со среднего пальца руки. В дальнейшем ажиотаж и напряжение в гостиной прогрессировали по нарастающей: почти «прикончив» третью бутылку, «обу-ченный» Гребнев последовательно «лишился» часов на браслете и носков со ступней; Зотина – второго «следка», цепочки с шеи и блузки; Юлия – медальончика на цепочке и сережек из ушей.

Затем рискованная игра перешла в фазу «тяжелого полураспада». Сергей, сбросив брюки, бурно дыша, уставился на бюстгальтер Нины и сказал: «Ну?».

На Зотиной, помимо уже упомянутой детали нижней женской одежды, оставалась исключительно юбчонка и ( если что-то наличествовало ) нечто под ней. Потому она, жеманно повела глазами и заявила:

– Не «нукай», не запряг.

– Ну-у-у?… – обиженным паровозом прогудел Гребнев, сидя в одних плавках. – Догова-ривались же. Давай, играй по-честному. Сама обещала.

– Лично я ни о чем не договаривалась и никому и ничего не обещала, -кокетливо попра-

вила бретельку на плече провокаторша. – Я, пожалуй, – пас.

– Ах так! – возмутился одураченный. – Ну так я сам тогда…

И он потянулся к Нине. Та игриво взвизгнула и чуть отодвинулась. Парень еще по-

тянулся, многоопытная девица снова «зажигающе» завизжала и едва заметно отстрани-лась. Гребнев вскочил и, обогнув угол стола, хотел ухватить ее. Зотина, по-бабьи прон-зительно хохоча, словно вытягивала окончание частушки: «И-и-и-их!», перебежала на противоположную сторону стола. И таким образом они стали бегать по комнате вокруг стола, подобно кошке с мышкой, попутно дергая и задевая юную хозяйку.

И тут терпение Нестеровой лопнуло. Выведенная из себя, она тоже вскочила и, зло хлопнув так и недопитым фужером об пол столь расхристанно, что один из оскол-ков поранил ей запястье, с надрывом закричала:

– А ну прекратите!…Заколебали уже, порнушники-чернушники! Убирайтесь отсюда в дом терпимости!

– Юлька, ты чего?! – «выкатила» на нее глазенки подружка.

– Да все то же! – отрезала та. – Видеть вас не могу!…Катитесь вон, извращенцы!

Услышать из уст тихони подобные ругательства было делом более неожиданным и оскорбительным, чем внимать деятиэтажному мату с «подвалом и чердаком» пьяного «в стельку» сапожника, опрометчиво усевшегося на собственное шило. «Извращенцы» ошеломленно переглянулись. Нестерова же, дрожа от негодования, схватила блузку и цепочку Зотиной, «запулив» их к порогу.

– Дура! – заорала Нина. – Цепочка же золотая!

– Провались вместе с ней! – мрачно и ненавидяще послала Юлия «напутственную речь». – Потаскуха с Архиповки!

Матюгаясь почище сапожника, «закомпостировавшего» личную задницу вместо валенка, Зотина кое-как оделась у порога и, покидая «поле боя», хрястнула дверью так, что кот Нестеровых слетел с антресолей, спросонок очумело заорав, вплетая мяуканье в «общий хор».

– А ты чего ждешь? – разгневанно развивала Нестерова «наступление» на «бойфренда», застывшего в одних плавках в гостиной. – Шлюха без брюк!

– Ю-уль! – примирительно вытянул тот к ней руки. – Ю-уль, ну поигрались же…

– Поигрались?! –  раненой птицей вскрикнула девушка.

И такая гримаса гадливости появилась на ее лице, до того ее брезгливо передерну-ло, что Сергей ощутил, что если он сию же минуту не отступит, то Юлию стошнит пря-мо на него.

Осознав себя презренным кишечным червяком, что-то невнятно бормоча, он попя-тился к дверям. Нестерова, проглотив тягучую, как после корабельной качки, слюну, развернулась, собрала разбросанные там и сям вещи Гребнева в кучу лишь с той целью, чтобы тут же запустить их по уже апробированному маршруту – к порогу. Пока Сергей молча, подавленно и виновато, одевался у выхода, точно пьянчужка в медвытрезвителе,

вслед ему прилетели: малость недопитая бутылка вина, разбрызгивая остатки янтарной жидкости, нераспечатанная коробка конфет и, сверх того, – флакон французских духов, колечко и серёжки – презенты «бойфренда». «Окончательный расчет» был произведен.

Воспоминания только что происшедшего драматического разрыва вихрем пронес-лись в мозгу обиженной девушки. Она хотела было еще всплакнуть, но «лимит» на сле-зы, видимо, был исчерпан. Не ревелось. Взамен навалилась злость на предателей. Внут-ренний голос шепнул ей: «Наплюй на них! Наплюй и отомсти! Да так, чтоб всем тошно стало!».

И тотчас Нестерову охватила деятельная активность. Она умылась, причесалась, навела легкий и элегантный  «боевой раскрас» на лице. Справившись с первой полови-ной задуманного, Юлия натянула на себя новенькое ненадёванное платье «из салона» и надела  модельные  туфельки  «на шпильках», приготовленные к выпускному вечеру. Метнувшись к телефону, она, нажимая  на  клавиши  аппарата,  умоляюще твердила: «Только бы он был дома…Только бы он был дома…». На пятом сигнале индукции тру-бку по ту сторону эфира сняли.

– Алло, – донесся до нее юношеский тенорок.

– Мазурик?! – обрадованно вырвалось у нее. – Привет!

– Юленька?! – не доверяя собственный ушам, восторженно фистулой ответил Мазуров.- Привет, Юленька!

– Слушай, Мазурик, – нарочито беспечно и весело прощебетала девушка, – если ты еще не передумал сводить меня в клуб, то я даю тебе ровно пять минут…

Виктор Мазуров давно и бесперспективно добивался от нее взаимности и соблаз-нял «оттянуться» в молодежном клубе «От винта». О его потугах, смеясь, Юлия преж-де неоднократно рассказывала Сергею.Просто так. Безо всякого умысла. И надо же – пробил «час Мазурика».

Перед тем, как выпорхнуть из квартиры, Нестерова пренебрежительно пнула от порога гребневские подарки, проигнорированные тем при расставании.

 

х  х  х  х  х

 

Остановив «ауди», которым Мазуров еще не имел права управлять по возрасту, Виктор культурно распахнул пассажирскую дверцу, помог Юлии выйти и повел ее к клубу. Молодежный клуб «От винта» пользовался в среде обывателей не просто мрач-ной, а дурной славой. Находился он на первом этаже многоэтажного дома, расположен-ного на окраине жилого массива, за которым начинался пустырь и тянулся громадный овраг с обрывистыми краями. Молва приписывала пустырю драки, изнасилования, раз-бирательства между криминальными группировками. Но с Мазуровым Нестеровой бы-ло не страшно.

Виктор и девушка миновали фойе и, для начала, заглянули в бар, где толпилась молодежь. Кавалер заказал «Алиготе», горячий шоколад и мороженое. «Ну ты, фофан, даешь! – внезапно раздался позади них низкий, грубый голос. – Кто же девушку, тем более такую, угощает пойлом?». Парочка оглянулась и увидела губастого здоровенного молодого мужчину, на фоне которого Мазуров выглядел недорослем.

– А что, собственно говоря, такое? – заерепенился Виктор.

– Да ничего, бесцеремонно оттирая его плечом от Юлии вдоль стойки, пробасил Губас-тый. – Такая королева достойна пить исключительно французские вина. А джентльме-ны, типа нас с тобой, пьют коньяк «Камю». Эй, Вован, – позвал он бармена. – Тормозни заказ. Сделай-ка нам, лучше, бутылочку «Шабли» для дамы и два коньяка по три дринька.

И Санёк, как звали самозванного нового знакомого, принялся настойчиво потче-вать Нестерову «Шабли», а Мазурова коньяком. Еще вчера Нестерова дала бы незамед-лительный отпор назойливому приставале, но сейчас она испытывала мстительное чув-ство удовольствия от конкуренции за нее, собственной востребованности и «высокой котировки». Потому и вино Юле вполне предсказуемо понравилось: прохладное и при-ятное, оно воздушно кружило голову, смягчая боль душевной раны, а телу становилось легко-легко. Вот когда ей стало по-настоящему, а не по-напускному весело.

Через полчаса в приподнятом настроении они втроем направились в зал игровых автоматов, не забыв прихватить с собой и напитки. Там Санёк платил за Юлю бешеные деньги, покупая ей жетоны, а она играла и ни в какую не могла выиграть. «Повезет в любви! – нашёптывал ей на ухо щедрый спонсор. – Сделай, сделай этих одноруких бан-дитов». «Однорукими бандитами» он называл игровые автоматы, потому что приводя в действие устройство, их приходилось дергать за рукоятки, напоминавшие высохшие костлявые руки, не то просившие, не то требовавшие расплаты за доставленное удово-льствие. Редкие выигрыши троица шумно отмечала, прикладываясь к спиртному.

Дальнейшее Нестерова воспринимала урывками. Вскоре «Мазурику» стало плохо и его куда-то уволокли, а Юля оказалась в бильярдной комнате, где также имелся бар. По распоряжению Санька включили музыку. Внезапно она оказалась на громадном, по-чти как футбольное поле, столе, покрытом зеленым сукном, танцуя зажигательный та-нец. Ну не канкан, конечно, – до такого она даже в состоянии эйфории дойти не могла, –

что-то типа самбы. Мужики разбитного вида и крашеные девки сопровождали ее «па» хлопками в ладоши, а Губастый басил: «Ай, красавица! Ай, королева!» и запускал свой липкий взгляд ей под подол.

На бортике стола стояла початая бутылка с пивом, и новоиспеченая танцовщица случайно сбила ее ногой. Санька это привело в такой восторг,что он уже нарочно начал

ставить перед ней бутылки с пивом и вином,а дерзкая дебютантка импровизированного

подиума их сбивала,подражая какой-то артистке из какого-то старого-престарого филь-ма. Парень по прозвищу Бурдюк, очевидно хозяин бильярдной, завидев дикий раззор, душераздирающе заверещал:

– Да вы что, охренели! Это же натуральный импорт! Я за него «капусту» отдавал!

– Линяй, Бурдюк, отсюда, – отталкивал его Санёк. – Не порть вечер. Не мешай девочке оттянуться. Пусть поиграется. Я за все плачу!

От бешеной круговерти Нестерова свалилась со стола, но Губастый ее красиво подхватил и закружил. Поставив девушку на ноги, он притиснул ее к себе и поцеловал в порез на запястье. Нестеровой стало противно от его слюнявого прикосновения, и она начала потихоньку трезветь–  с наслаждением она принимала поцелуи только от одного человека. Раньше…И пока  для этого занятия ей вообще никто был не нужен.

«В бутылочку! Играем в бутылочку!» – громко скомандовал Санёк. Вновь зазвуча-

ла музыка. Подражая ополоумевшему безымянному певцу, которому, судя по всему, шибко не повезло с интимной партнершей, разухабистая компания собралась в круг, пьяно завывая: «Ну чего ж ты страш-ная такая?! Ты такая страш-ная! Ты ненакрашеная страшная – и накра-шеная!…» Голосили с полной выкладкой, без всякой халтуры, и как-будто про себя.

Нестерову также затащили в круг. Она живо вообразила ( и тоже почерпнув пред-ставление то ли из какой-то старинной книжки, то ли из допотопного фильма ), как на полу будут вращать бутылку и «лизаться» мокрыми раскисшими губищами. «Целовать-ся не стану!– испуганно подумала Юлия. – Целоваться ни за что не стану! Я им не Нин-ка… Ну и занесло же меня…».

Однако то оказалась не обычная игра «в бутылочку»,а ее «стилизованный» вариант. В духе бездуховной эпохи. Водящий зажимал бутылку меж бедер, практически в паху, и приплясывая, приближался к намеченной пассии. Он вступал с ней «в контакт»: вих-ляясь всем телом, тычком вставлял ей бутылку между ног. Передача похотливой «эста-феты» скреплялась пьяным поцелуем «взасос».После чего очередная бестия выбирала себе новую пару.

Смачно облобызавшись со смазливой размалеванной девицей, Санёк, до которого дошла очередь, с литровой бутылкой «мартини» между ног и с похабной ухмылкой на аляповатых губах «зашкандыбал» к Нестеровой. Та хотела было увернуться, но Губас-тый ухватил ее за талию и потянул к себе, приговаривая: «Попалась, курочка, не уле-тишь!». Юлия вырывалась от него, да куда там! Санёк развернул ее к себе. Разбитная компашка сально хохотала над ними. Девушка, сгорая от стыда, ощутила, что горлыш-ко бутылки полезло ей под подол, а мокрые развеситсые губы нахала по-коровьи уже прихватывают ее щеку.

И тогда Юлия со всего маху наотмашь ударила хама  ладонью по мерзкой физио-номии. Пощечина удалась на диво звонкой. Музыка стихла. Парни и девки разинули рты. И лишь один вконец опившийся чудак, видимо уже вращавшийся в ином измере-нии, продолжал автоматически гундосить под нос самому себе: «Ну ты чё страшная та-кая?…В натуре!…Ты чё такая ненакрашенная-то?…» Но вот по сигналу Санька уняли и его, заткнув «словесный фонтан».

Вожак, наведя порядок в рядах корешей, повернулся к Нестеровой и в зловещей ти-

шине зловеще же спросил:

– Ты чё, краля, в натуре оборзела или как?

– А не распускай грабли немытые! – последовал смелый ответ. – Я тебе не эти вон…Не твои чувихи начумазенные.

И Юлия указала на расфуфыренных девиц. Те, вслед за паузой, вызванной неви-данной неблагодарностью и наглостью, преодолели оторопь и возмущенно загалдели.

– Стоять!… Зорька…- сипло выдохнул Губастый, вскидывая руку и обжигая взглядом

«начумазенных». – Сдохли все! Щас я базарю!

Повторно повернувшись к «бунтовщице», он злобно захрипел:

– Пойло хлебать – не начумазенные На автоматах мани-мани на халяву просадить – не начумазенные. Пузыри и фунфырики с винцом ножками щелкать – не начумазенные. А как морду подставлять – начумазенные?…Значит так, тёлка, щас ты за гнилой базар ответишь. Пять секунд тебе сроку,чтобы пасть в ножки и поцеловать Санька в то место, где ты ему сделала бо-бо. Время пошло.

И Губастый, ухватив строптивицу за бурно вздымающуюся грудь, вновь приблизил

ее к своей потной физиономии. Нестерова размазнулась свободной рукой и попыталась влепить ему еще одну пощечину. Ан не тут-то было! Главарь был начеку и перехватил взмах. Он с силой сжал запястье Юлии, к которому недавно нежно припадал. Выкручи-вая его, Санек пригибал девушку книзу и приговаривал:

– Аллес,дешевка, тебе пришел вульвец!Щас ты у меня моего лучшего друга маслить бу-дешь. – И Губастый, расстегивая ширинку,скомандовал хозяину заведения: – Бурдюк!…

Где ты?…Убери лишних.

– Пошли, пошли, – точно стадо баранов, принялся выпроваживать Бурдюк «начумазен-ных» и их хахалей.

«Хмельной сброд» нехотя и вразнобой попёрся на выход. В дверях внезапно воз-никла заминка и малопонятное столпотворение, поскольку, судя по обстановке, кто-то пробивался навстречу выходящим. «Ну куда!…Куда ты, чухан, прешь?!…Не видишь, закрываемся?! – донесся возбужденный голос владельца бильярдной. – Щас как накачу в лобешник!». Однако невидимый «чухан», вероятно, оказался настырным и не из роб-кого десятка, потому что «Бурдюк», пролетев пару-тройку метров, кубарем влетел из тамбура обратно в бильярдную, растянувшись под игровым столом.

В помещение стремительно ворвался Гребнев, подобно бульдозеру расталкивая тех, кто еще не успел выйти. Моментально сориентировавшись в ситуации, Сергей не стал уговаривать Губастого, чтобы тот не приставал к Юлии. Он элементарно обхватил своими пальцами, по мощи не уступавшим Терминатору,пятерню Санька так, что хруст услышали в тамбуре.

– Ты что, фуфел, дерьма поел! – взревел от боли Губастый, отпуская Нестерову и хватая Гребнева за грудки.

– Это моя невеста, – спокойно сказал Сергей,без труда освобождаясь от захвата и пресе-

кая поползновение крутого главаря нанести удар. – Уйди с дороги.

– Э-э-э, нет, – нарочито коверкая слова, «расквасил» губы Санёк в ехидной ухмылке. – С невестой я тебя, само собой, проздравляю, женишок. Да «пасти» ее надо бы лучшея.

За здорово живешь я тебе ее не отдам. Знаешь во что она мне стала?Знаешь сколько она

забашляла?… Кусок! Тыщу баксов! Гони монету – и валите, хоть в Израиль, хоть к Па-пе Римскому.

– Завтра поутру и обсудим, – с прежней невозмутимостью отвечал Гребнев. – Предъя-вишь счет – рассмотрим.

– Да ты что, фофан! – взъелся Губастый. – Да за кого ты меня держишь?! Добакланишь, мы из тебя гомика сделаем и хором вздрючим.

И в подтверждение нешуточности заявленного, он кивнул головой в сторону при-ближавшихся подельников.

– От фофана слышу, – едко парировал Сергей, неторопливо достав бутылку, которая си-ротливо «примерзла» в паху местного главаря, и жестом останавливая подступавших подручных Губастого. – Сначала я об тебя вот эту штуковину размозжу. Потом «розоч-кой» от ее горлышка «распишусь» на твоем фейсе: ротик тебе так поправлю – Буратино позавидует. А уж потом попробуйте меня взять.

Захват у Гребнева был стальной – что прикус у бульдога, взгляд жесткий и отре-шенный, и Санёк с «корешками» отчего-то стушевались и поверили ему.

– Западло! – задохнувшись в минутной растерянности, наконец презрительно скривил губы вожак. – Западло…Чего ты здесь комедию ломаешь? Девчонок вон напугал. Пой- дем, выйдем, да голыми ручонками один на один схлестнемся. Как Пушкин с Лермон-товым на горе Машук. А?…Здесь есть «точка» у оврага.

– Слово?

– Слово.

– Скажи своим холопам, чтобы Юлию выпустили, – поставил условие Сергей. – И без проблем. Схлестнемся.

– Пропустите ее, – повелел Санёк собственным прихвостням.

– Иди, Юля, – уверенно подмигнул Гребнев девушке, сжавшейся в нервный комок. – Со мной все будет в порядке. Иди.

Нестерова, ежесекундно оглядываясь, шла по коридору. На некотором удалении от нее шагали Губастый и Сергей, не выпускавший из рук бутылку. Еще дальше следо-вали толпой Бурдюк и прочая «челядь».

Выйдя на крыльцо, Гребнев аккуратненько поставил бутылку на ступеньку и они вдвоем с Саньком последовали к пустырю у последнего дома, неподалеку от которого начинался крутояр. «Блатная» компания следила за ними с крыльца.

Выждав немного, Юля для виду удалилась прочь, обойдя ближайшие здания, и па-

раллельным переулком побежала следом за «дуэлянтами». Свернув к пустырю, девуш-ка увидела, что драчуны в боевых позах замерли у самой-самой кручи и у Губастого уже порвана рубашка. Санёк сделал молниеносный выпад рукой,точно рапирист шпа-гой, и наблюдательница от волнения охнула, но Сергей, ловко нырнув, умело избежал удара. Продолжая атаку, его противник с силой махнул длиннющей ногой, метя в голову или в грудь, однако Гребнев отработанно уклонился,а стоило ноге нападающего

чуть зависнуть в верхней «мертвой точке», схватился за нее, с силой дергая на себя, и одновременно подсёк Губастого, «срубив» его опорную ногу. Тот подлетел кверху, шлёпнулся наземь и по инерции заскользил по непросохшему от сошедшего снега севе-рному склону оврага к обрыву, судорожно цепляясь за прошлогоднюю траву.

Задира неминуемо свалился бы в пропасть и расшибся, если бы не Сергей, в пос-ледний момент ухвативший его за шиворот и вытащивший к гребню склона. Вопреки  напряженности момента, Нестерова мимолетно рассмеялась и присполнилась гордости за любимого человека ( сомнения на этот счет у нее как-то разом отпали ), ощутив ост-рый укол нежности и готовности его простить.

Триумфальное настроение оказалось еще более скоротечным от того, что к дому у оврага подкатил «мерседес» черного цвета, из него выскочили трое подручных Санька и бросились к нему на подмогу. Юля аж подпрыгнула, взвизгнув от неслыханного ли- цемерия, и понеслась напрямки к месту драки, через пустырь, огибая лужи.

Вчетвером подлецы совладали с Гребневым, сбили его с ног и начали пинать. Те-перь девушка мчалась,не разбирая дороги. Она дважды упала в грязь и обломала  в вяз-

ком грунте каблуки модельных туфлей. Сергей тем временем умудрился неведомым образом подняться на ноги и еле успевал отбиваться от Губастого и его «псов». Несте-рова врезалась в самую гущу схватки,остервенело вопя: «Прекратите, сволочи!…Четве-

ро на одного!…». Крайний из дерущихся наотмашь ударил ее в лицо, и она полетела обратно. Юля и без того упала бы от мощной оплеухи, а тут еще и туфли «подкачали»:

сломанные каблуки не давали опоры. И она нелепо семенила спиной вперед, на ходу беспорядочно размахивая руками, точно плыла в бассейне, стараясь удержать равнове-сие, пока не упала, уткнувшись в «мерседес». Городской пейзаж в мутной пелене рас-плылся у нее перед глазами, а из носа с задержкой хлынула кровь, заливая платье.

Сергея подонки повторно сбили с ног и начали пинать. Он оборонялся лежа, чис-то рефлекторно. Юля заплакала и закричала, надеясь, что вмешаются жильцы дома: «Помогите!…Помогите!…Человека убивают!…». Однако дом равнодушно безмолвст-вовал. На окне первого этажа задернули занавеску. Заливая кровью переднее сиденье машины, девушка влезла в «мерседес» и нажала на звуковой сигнал, оглашая «бибика-ньем» окрестности. «Уйми ее!» – свирепо рявкнул Санёк. Один из его пособников на-бросился на Нестерову, с трудом отодрав ее от руля, и вышвырнул на асфальт.

И тут Юлю осенило! Она на остаточном волевом усилии принялась метаться от ав-томобиля к автомобилю, припаркованных у дома, пиная в дверцы разбитыми туфлями и колотя кулачками по лобовым стеклам, по капотам и крышам. При этом, не узнавая себя, она беспрерывно визжала сорвавшимся чужим противным голосом: «Западло, сволочи!…Западло!…». Одна за другой сработали противоугонные сигнализации. Тре-вожные сирены до предела заполнили округу. Это сразу проняло жильцов, которые вы-сунулись с балконов, выпялились из форточек, повылезали из подъездов, словно тара-каны от потравы, и тоже заорали, загалдели, загомонили. Тотчас к ним добавился и далекий вой милицейской машины.

«Атас!…Хорош, Санёк!…Дёргаем, нафиг!…- всполошилось хулиганьё. – Кончай, Санёк! Он сам свалится отсюда…И рога поотшибает, коз-зёл!…Вишь прорва высыпала на улицу? Запалимся, Сань!…». И «четверка», суматошно загрузившись в «мерседес», укатила восвояси.

Девушка поспешила к Сергею. Склон был мокрым и покатым. Скользя и падая, Нестерова сама едва не сорвалась в овраг.На четвереньках она почти приползла к пост-радавшему. Тот лежал без сознания, весь в крови, на крохотном выступе у краешка об-рыва. Неосторожное движение любого из них – и Юля рисковала свалиться с крутояра вместе с Сергеем. А самостоятельно ей вряд ли реальным было вытащить его. Девушка прижалась к щеке Гребнева лицом и, от страха за любимого человека кратковременно затаив бурное дыхание, спросила: «Сереженька, ты живой?» В ответ с  его уст сорвал-ся глухой стон. «Живой! – обрадованно выдохнула Юля. – Сереженька, нам надо выби-раться отсюда. Здесь опасно…Надо выбираться, милый!».

Гребнев открыл глаза, долго смотрел на нее, а потом с трудом выговорил разбиты-ми губами:

– Горная…лаванда!

– Сереженька, надо выбираться, – тупо повторила Нестерова, зациклившаяся на главной задаче. – Я боюсь, ты оборвешься…Мы оборвемся…

– Зато…какой …вид!– постепенно приходя в себя,через силу пошутил парень. –Я вновь

…напоследок…увижу тебя…А думал, уж…не увижу…

– Не надо напоследок! – с отчаянием вскрикнула Юля. – Не надо!…Давай, поползли, Сереженька!…Поползли, милый.

Ее душевный всплеск, пронизанный ужасом и любовью, окончательно «воскресил»

Гребнева, и они поползли. Сергей, лежа на спине, толкался ногами, а Юля, усевшись на траву выше него, тянула бедолагу за подмышки, тоже упираясь в неверный глинистый склон «огрызками» туфлей. Посмотри на них в сгустившихся сумерках со стороны пос-торонний, то-то бы удивился: «Диковинный Тяни-Толкай, да и только! Битый битого везет».

К ним уже спускались подъехавшие милиционеры и жильцы. Неразличимая в тем-ноте озверевшая баба мстительно стонала:

– Вон эта!…Вон она!…Эта девка!…Эта лахудра паскудная и трахала по нашей машине.

Паскуда! Сначала обкурятся да водки обожрутся, да натурально натрахаются, а опосля машины честных людей трахать зачинают. Паскуды!…Наркоманы проклятые!

– Отморозки отвязанные! – «приправлял» сказанное мужской бас. – В кутузку их обоих. И тех –  на «мерседесе» – тоже.

– Не молодежь, а сто рублей убытку, – резюмировал третий жилец. – И куды мы с ними придем? В какое светлое будущее?

– Спокойно, граждане, спокойно, – отвечал им, вероятно, милиционер. – Сейчас разбе-ремся.

Но Юля не слушала и не слышала их. Она всецело, «по уши» была поглощена со-всем другим, несравненно более важным занятием: она вытягивала любимого и следи-ла за тем, чтобы их с Сергеем четыре конечности на двоих непременно имели три точ-ки опоры. Больше на промашку они не имели права. Исчерпали они лимит на ошибки. И она ласково шептала ему: «Осторожно…Внимательнее, мой хороший…Поползли, Сереженька!…Поползли, милый мой!…».

И край обрыва постепенно удалялся и удалялся, уступая их дружному напору.

 

 

Иван  Непутёвый

 

( фантастическая новелла )

1

Муж  Элизабет  – Максим  Волжский – погиб год тому назад  во время космической экспедиции на далекую и неизведанную планету Эстеррада. Поскольку экспедиция относилась к высшей категории сложности и риска по шкале Рутберга, все 57 участников ее были застрахованы по третьей степени защиты. Это означало, что у каждого из них до полета был взят необходимый генетический материал и произведено сканирование информации из головного мозга с учетом возможного несчастного случая или иного тому подобного обстоятельства. Поэтому сразу после трагического происшествия, производства расследования и утверждения акта о нем  Военно-Космической Комиссией, начались работы по социально-биологической репродукции личного состава экспедиции. Весь последний месяц выполнялся завершающий этап репродук-ции: «запись социальной информации на биологическую матрицу», – так это именовалось на языке ученых, а также происходила общественная адаптация возрожденных.

Нынешнего утра Элизабет ждала со смешанными чувствами радости, нете-рпения и тревоги, поскольку сегодня из военного госпиталя имени Гагарина возвращался, сколь ни странно это звучало, ее муж – Максим  Волжский. Про-тиворечивость состояния женщины объяснялась просто: врачи заблаговремен-но, еще «на старте» процесса, уведомили Элизабет, что абсолютная реконструк-ция прежнего Максима Волжского невозможна ни с точки зрения воссоздания материального субстрата, ни, тем более, – личности мужа. Погрешности здесь достигают десяти процентов. И, тем не менее, Максим будет вполне узнаваем. Остальное должны восполнить любовь супруги, воспоминания, совместная жизнь.

27-летняя Элизабет сидела у окна, сторожа прибытие летательного аппара-та, и вспоминала свою нелегкую семейную долю и то, как у них с Максимом на-чинался роман. Как то часто случается, новая страничка в судьбе связана с тем, что переворачивают предыдущую. 20-летней студенткой она выскочила замуж за знаменитого естествоиспытателя и океанографа Жиля Дюбуа, вечно пропа-давшего в морских просторах. Однако молоденькая фемина была влюблена в путешественника, что называется, «по уши», и всегда верно ждала его возвра-щения.

Впрочем, юность студентки Мельбурнского института океанографии не помешала ей быть столь же популярной, что и муж. Одаренная  Элизабет зани-малась научными исследованиями по этологии, изучая поведение животных. И ее подопечными оказались – ни много ни мало – настоящие киты. При этом  Лиз

удалось выдрессировать гигантских морских животных. Это было неслыханно! Это была сенсация! Крохотная, в сравнении с китами, женщина повелевала ими, будто комнатными собачками.

Лиз, наблюдая китов, установила, что те, общаясь меж собой с помощью ультразвука, обожают выстраивать свою «вторую сигнальную систему» на свое- образной ритмической основе. Она открыла китовую поэзию и музыку! Следу-ющий шаг напрашивался сам собой: девушка взяла «Лунную сонату» Бетховена и совместно с учеными-акустиками переложила ее на «китовый язык». Эффект превзошел все ожидания: студентка выходила на яхте в океан, включала ультра-звуковой генератор, и киты послушно следовали за ней, словно ручные, наслаж-даясь гениальным человеческим творением. После такого «откровения» найти с ними «общий язык» уже не составляло труда.

На шоу, устраиваемые Элизабет, съезжались люди со всего света. И было для чего. Вы только представьте себе картину, когда элегантная красивая деву-шка, попирая прелестными ножками голову вожака стаи, приводит из океана в залив целую китовую флотилию, и та неукоснительно выполняет любой ее кап- риз. Ну вышколенные мужчины, да и только!

Ну а аттракцион, в ходе которого исполинский синий кит Аттила выныри-вал из океанской пучины на три четверти корпуса, стоя на хвосте, бережно дер- жа в пасти прекрасную повелительницу, вообще выходил за пределы человечес-кого воображения. После одного такого представления Лиз и познакомилась с Жилем.

Неотъемлемым условием счастья Элизабет являлось то, чтобы количество отплытий мужа совпадало с числом его возвращений. Однажды данная строго чередующаяся цепочка событий оборвалась – Жиль не вернулся. В тот раз он отбыл для испытания нового глубоководного батискафа на Тихий океан, где предстояло исследование большой пещеры на дне Марианского жёлоба. Погру-жение аппарата и вход его в загадочный грот напрямую транслировалось во все уголки Земли. Лиз,сидя дома на диване вместе с близкой подругой Надей Книп-

пер, сжимала длинные пальчики в кулачки, с напряжением всматривалась в эк-ран голографа,и с дрожью душевной и телесной созерцала происходящее. Через

полтора часа после погружения, при входе глубоководного аппарата в дьяволь-ский грот, свод пещеры рухнул, погребая под собой исследователей. Связь с ба-тискафом прервалась. Марианская впадина превратилась для Жиля в вечное пристанище.

О дальнейшем Элизабет узнала впоследствии частью со слов Нади, частью – из средств массовой информации, а в минуты наивысших откровений – от са-мого Максима.

От тяжкого нервного потрясения она потеряла сознание и впала в кому. Много дней врачи боролись за жизнь Элизабет и им удалось стабилизировать состояние ее соматического здоровья, однако в себя она не приходила. Недели шли за неделями, но больная, несмотря на предпринимаемые отчаянные усилия, из психологического шока не выходила. Она пребывала в бездне летаргического

сна, абсолютно отрешенная от внешнего мира, с которым ее формально связы-вали лишь медицинские аппараты и организм, державшийся «на уколах». Душа же Элизабет витала в страшно глубоком и недоступном подспудном измерении, куда люди вторгнуться оказались бессильны. Равно как и безжалостная весть о потере любимого. Отгородиться от жестокой реальности  и уйти в мир светлых, но минувших грёз – так отреагировало несчастное создание на случившееся.

Она не откликалась ни на какие раздражители и сигналы, поступавшие из-вне, не вступала в контакт с медиками, с родными, с подругой,оставаясь безуча-стной к любым попыткам достучаться до нее.

О двойной трагедии и критическом положении узнало земное человечест-во, пристально следившее за просачивавшимися скупыми сообщениями из-за наглухо закрытых больничных дверей. И в переломный момент, когда вопрос уже стоял о том, быть или не быть пациентке, сумасбродная идея посетила голову Нади  Книппер. Та вспомнила, что при долгих разлуках с  Жилем  Лиз обожала смотреть прямые репортажи с места действия и полные психологичес-кого накала интерактивные передачи Максима  Волжского.

Волжский был самым популярным ведущим канала  «Зет-3».  С экранов голографов  вечерами будних дней и поутру в выходные он приходил в каждый дом. Особенно долгожданным гостем звезда экрана врывался в жилища жен-щин. Прогресс, цивилизация, гигантский рост преобразующей мощи человека подарил homo sapiens материальное изобилие и независимость от сил природы. И вместе с тем эти же процессы разделили людей и посеяли отчуждение между ними в плане духовного общения. Обеспеченные всем насущным, женщины стали относиться к мужским недостаткам гораздо менее терпимо, нежели преж-де, когда «половинки» нуждались друг в друге, а их притязания к достоинствам представителей слабого пола возросли до невиданных высот. И при описанных условиях немалая часть прекрасной половины человечества предпочитала всту-пать в интимные отношения с несовершенными самцами эпизодически, при крайней необходимости: для продолжения рода и тому подобных случаев, – от-давая должное тому постулату,что старый способ всё же в чем-то лучше прорвы

новых. А остающиеся ниши им как раз и заполняли «душки» типа Волжского.

Вот ведь как бывает: уже сформировался подлинно цивилистический язык, как средство общечеловеческого общения, и, тем не менее, настали времена, воздвигшие между разумными существами границы иного рода. И варианты с Волжским вполне устраивали некоторых женщин: понадобилось – через голог-раф «вызвал» его на дом с эффектом практически полного присутствия сердце-еда, надоел – выключил устройство, и дело с концом. Благодать!

Волжский прельщал сердца милых дам еще и тем, что вел репортажи непо-средственно с «горячих точек» в режиме «реалити». То есть эффект полного присутствия зрителей, помимо голографического обозора, дополнительно обес-печивался доставкой «живых» запахов, звуков, тактильных ощущений непос-редственно с места трансляции «на дом». Удалец проделывал сие столь риско-ванно и виртуозно, что издающая смертельное дыхание вулканическая лава слегка обжигала лица созерцателей катастрофы, а жерло вулкана грозило ухва-тить их за ноги вместе с безрассудным смельчаком и поглотить своей ненасыт-

ной утробой. А то вдруг обывательницы в домашних халатиках оказывались пе-ред разверзнутой пастью динозаврообразной твари с планеты Куритаба, и вкупе с Максимом заглядывали через пищевод аж в желудок троглодита, рискуя туда свалиться и пополнить собой какую-то копошащуюся, еще полуживую и полу-пережеванную массу. С железным скрежетом захлапывались «жернова» зверю-ги, на зубах которой оставался клок репортерской шевелюры, а Волжский, на плечах которого незримо присутствовали  и умирали со страху пять миллиардов красавиц, что было духу улепётывал от логова монстра, слыша за спиной много-тонный топот увесистых конечностей и ощущая догоняющее смрадное исчадие, пригибавшее к земле деревья…Или же внезапно фемины, подвластные воле фантазера, могли очутиться на вершине Джомолунгмы, откуда Максим впервые в мире совершил полет на дельтаплане. Да от одного вида сверху у мадамочек перехватывало дыхание и подмывало примоститься на ночной горшочек!…А уж когда начинался спуск, непередаваемое пикирование книзу, то некоторые, наиболее темпераментные, до десятка раз впадали в волнообразно накатываю-щий экстаз!…К подножию вершины шлепалось их виртуальное тело, а душа продолжала парить на пару с дамским проказником.

«А в следующий раз, неотразимые мои сударыни, – вещал с экрана гологра-фа Волжский, – мы с вами отправимся на планету Либисити, где обитает дикое и непокорное племя первобытных амазонок, размножающихся скучным вегетати-вным способом. И вы самостоятельно сможете сравнить и сделать выбор между их и вашим образом жизни…И самое главное, помните: что бы я ни делал, где бы ни находился, в какие бы передряги ни попадал, – все совершается исключи-тельно ради вас!»

Скажите, ну мыслимо ли было устоять перед таким мужчиной, который ра-

ди женщин бросался в пропасть, преодолевал высочайшие вершины, ломал ру- ки и вывихивал ноги ( не считая сотен ссадин и шишек ) и перманентно ставил «на кон» из-за них собственную голову? И верилось : да явись данный баловень

Фортуны безобразным, как Квазимодо или Циклоп, то и тогда бы он удостоился

непревзойденной любви непревзойденных существ.

Максим же, сверх того, был хорош собой: высокий, статный, с открытым мужественным лицом, с озорными и чуть насмешливыми глазами,с копной кур- чавых волос, – он пленял женщин, словно энтомолог бабочек. Легкой иронич-ной улыбкой Волжский на подсознательном уровне посылал им сигналы,внуша- ющие то, что всеобщий любимец и дамский угодник отнюдь не отрицает и не исключает  более близкого знакомства с обратной связью для любой из них. По крайней мере, потенциально.

И, наконец, нельзя не упомянуть про то, что приключенческие репортажи Максим неожиданно менял на откровенные  душещипательные беседы-диалоги, в которых он, раскрывая волнующую тему, отвечал на вопросы слушательниц, мягко, но настойчиво спорил с ними или же соглашался, отыскивая общую точ-ку зрения. И доходя с примадоннами-повелительницами братства мужского до интимнейших нюансов, Волжский неизменно являл собой пример высокого благородства и истинного рыцарства, не опускаясь даже до намека на сальность и скабрезность.

Максим же ввел в практику прямых трансляций обычай, согласно которому

участница передачи, задавшая наиболее интересный вопрос или высказавшая прелюбопытнейшее мнение ( что определялось зрительским голосованием ), приглашалась в студию на очередную встречу. И благодаря именно упомянутой традиции с журналистом лично и познакомилась Надя Книппер.

В бурной полемике о специфике отношений двух полов Надя высказалась за то, что эротическая сфера– вечный удел двоих, навсегда сокрытый от сторон-

них глаз. Что «по-настоящему любящая и уважающая себя женщина ни за какие коврижки при всех не подарит даже поцелуя избраннику. Ведь то будет картин-ная демонстрация невежества, а не подлинности чувств».

– Спасибо, Надя, за ваше мнение, которое, честно говоря, не в силах разделить в полной мере, – немножко ёрничая, поблагодарил тогда оппонентку Волжский. – Выслушал вас и задумался: не чрезмерно ли холодными, чопорными и,чего уж греха таить, лицемерными стали мы, земляне. Как бы феминизм и матриархат не захлестнули нас окончательно. Ведь до чего дело доходит: прилюдно взял девушку за руку – распущенность, чмокнул в щечку – хулиганство, прижал к себе – подрыв моральных устоев, обнял – экстремизм. На мой непросвещенный взгляд, подобная трактовка проистекает из того, что в самой сущности близость между мужчиной и женщиной толкуется превратно, едва ли не как некая пош-лость, голый гедонизм…Радикализм такого рода суждений выпирает через край. А между тем, истина всегда конкретна, а конкретная ситуация, непремен-но,- особенна. Как говаривали в старину: «Клин клином вышибают». И потому абсурдность одного рода я попробую поразить тем же оружием.

В доисторические времена наши дикие предки прибегали к такому изувер-скому средству наказания, а точнее – мести, как смертная казнь. Например, от-рубали человеку голову. Причем, зачастую казнили тех, кто боролся за общегу-манистические идеалы. И вот тогда существовал неписанный закон, согласно которому исполнялась последняя воля приговоренного к смерти, реализуемая тут же, на площади.

Например, такой писатель давно минувших дней как Габриэль Гарсиа Мар-

кес описывает преданья старины глубокой, согласно которым матери посылали дочерей для зачатия к народным богатырям, осужденным на гибель. Языческий обряд? Да! Однако Маркес замечает приблизительно следующее: сохранения лучшей крови лучших людей ради.

А теперь давайте представим себе следующую картину: любящая женщина,

беззаветно преданная возведенному на эшафот народному трибуну, просит зачатия от него, как финальную возможность в ребенке сохранить частичку бли-зкого ей существа. Тут нам следует иметь в виду, что прежде беременность дос-тигалась исключительно через, как выразился бы кое-кто, низменный коитус, подлежащий совершению тут же, немедля, на лобном месте. Приговоренный на казнь сроду не додумался бы до этого! а любимая просит…Как ему быть? Это мертвые сраму не имут,а живые?…А ведь ей жить после того, как его не станет.

Что ей ответить?…Что скажут люди?…Ей, его наследнику?…Народная молва, нередко, жестока. Высокое то чувство, либо безумство истинно любящих?…

Древний философ Вольтер писал, – проникновенно завершал мини-эссе ве-дущий,   – что прикосновение к платью целомудренной женщины волнует силь-нее, нежели полное обладание падшей. Лично я счел бы за величайшую честь припасть губами к той брусчатке, по которой ступала нога той святой великому-ченицы, что свершила высочайшее грехопадение на месте площадной брани, вознесшее ее на недосягаемую, божественную вышину!…

Само собой, – уже слегка шалил Волжский, выходя сам и выводя своих спу-

тниц из элегического транса, – нельзя не воздать должное и нашему былинному народному герою: поднять и не уронить мужское достоинство под топором палача способен воистину настоящий молодец.

Приблизительно такие экскурсы-посещения в эмоциональный мир женщи-ны, изголодавшейся по духовному теплу и общению, совершал Максим. Вот по-чему Надя Книппер в отчаянии позвонила ему, едва жизнь ее подруги оказалась у роковой черты.

Волжский, лично не знавший Жиля Дюбуа и знакомый с Элизабет лишь заочно – по ее выступлениям с китами,  но наслышанный о них из «горячих» сообщений масс-медиа, после непродолжительного раздумья дал согласие на участие в проекте по её спасению. К вечеру он прилетел на собственном аэробо-лиде с другого конца планеты в мельбурнскую клинику и провел первый сеанс. В тишине больничной палаты, в пристутствии Нади и врача-психотерапевта Бьорна Сандстрёма, он «вживую» рассказывал Элизабет о наиболее заниматель-ных казусах из своей богатой репортерской биографии. Затем переключился на трогательные психологические этюды.

Максим очень старался. И не потому, что молодая женщина понравилось ему внешне. Хотя и последнее также присутствовало. Она, сама того не ведая,

«намертво» зацепила его тем, что так жертвенно поклонялась и оказалась столь ранимо верна суженому своему. Ведь пустышками-красавицами Волжский пресытился пуще всякой меры: что ребенок, которому родители насильно втал-кивают в рот большущую ложку, наполненную рыбьим жиром. А вот такая глу-бокая женская натура, что нуждалась бы именно в простом нижегородском пар-нишке Максимке, а не в суперраскрученном ведущем, ему еще никогда не при-надлежала. И Волжский заглотил «наживку» до самых потрохов. Отрешенная спящая красавица словно указала ему неведомый путь, сообщив его жизни но-вый, дополнительный смысл.

На следующий сеанс журналист принес ночной светильник с автономным источником питания, стилизованный под забавного ночного жучка. От уютного зеленовато-матового света казенная палата заиграла домашними и одновремен-но сказочными оттенками…И начался второй вечер рассказов Максима Волжс-кого, как некогда тысяча и одна ночь Шахерезады.

Элизабет лежала в постели недвижимо, свернувшись в клубочек, точно ди-тя в утробе матери, как  в единственном и чудном оазисе, где можно отрешиться от мучительных мирских забот. И что-то не наблюдалось признаков того, чтобы

душевные порывы модного экстрасенса-ритора проникали за ее телесную бро-ню. Максим и сам сознавал это, ощущая некую фальшь  в собственных словах, направленных по привычке как бы в аудиторию, в эфир, а не на милый сердцу объект. Да и пристутствие доктора и Книппер его сковывало, придавало беспре-цедентному общению некий официоз.

В третий свой приход Волжский убедил «лишних» удалиться. Оставшись с Элизабет наедине, он пристально посмотрел на женщину-загадку. Она лежала в характерной для нее позе: съёжившись в «калачик», точно маленькая девочка, сперва разметавшаяся во сне и отбросившая одеяльце, а потом, замерзнув, под-тянувшая коленочки к самому подбородку. Ночная лампа озаряла ее волшебным изумрудным сиянием, невесомо играя бликами в ее пушистых воло-сах, и создавая вокруг нее необыкновенный мистический ореол. За период боле-зни, от внутреннего огня страданий, личико ее похудело и осунулось. Она стала похожа на растерявшуюся, беспомощную симпатичную лисичку, загнанную по воле злобных охотников-обстоятельств с двухствольными ружьями в глухой ту-пик.

И тут Максима захлестнул неукротимый, неконтролируемый поток нежно-сти, перевернувший в нем всё сокровенное вверх тормашками, снизу-доверху и сверху-донизу, заставивший отказаться и забыться от загодя приготовленных историй, общественных условностей, профессионального долга и даже от того, где он находится. Нечаянный мессия помнил лишь то, с кем свела его судьба. И тогда Максим не заговорил вовсе, а принялся бережно и трепетно укутывать Элизабет собственными чувствами, сожалениями, переживаниями, стучась к ней и втягивая ее в атмосферу, с избытком насыщенную страстью, желаниями и неутоленной жаждой бытия. Будто это ему, пышущему эликсиром бодрости здоровяку,а не ей,носимой ветром невзгод былинке, стало до одури плохо. И его

покатило и понесло, понесло и покатило куда-то в даль на сей эмоциональной волне.

– Светлячок мой в ночи!…Комочек мой пушистенький!…Девчушечка моя бед-ненькая и неразумненькая!…Бедолага ты моя!…- обращался он к Элизабет пре-рывающимся от волнения голосом. – Я знаю, что ты тысячу раз права и весь мир тебе не указ. Отныне нет в сей юдоли печали того,кто был бы достоин тебя.

И потому ничто тебя не в силах удержать здесь…Однако знай, просто знай, все-го лишь знай и ведай, что прозябает на свете совершенно ничтожный и никчем-ный Максимка с Нижегородчины, который только-только нашел тебя и очень-очень боится потерять!…Которому без тебя станет совсем одиноко, тоскливо и бесприютно…Который нуждается в тебе даже необоримее, чем ныне тебе не ну-жен никто…Который никогда не видел цвета и сияния твоих глаз и, упаси Бо-же! наверное, не будет ослеплен их чарами…Но так бы хотелось хоть разочек заглянуть, окунуться в них, – а затем не страшно и в геенну огненную!…Кото-рый никогда не слышал твоего смеха, твоего голоса, твоего повеления, пусть да-же ты прогонишь им меня…Который никогда не ощущал атласную шелковис-тость твоего запястья. Я мог бы прильнуть к нему сейчас, но ведь ты не позво-лила того мне…Да, скорее всего, и не разрешила бы вовек…Который никогда не сможет донести до тебя пылкие, но неуклюжие комплименты. Пускай даже ты всего лишь пренебрежительно отмахнешься, оценив их банальность и триви-альность…

О-о-о! Теперь не просто стройные цветистые лапидарные фразы звучали из уст баловня Фортуны, включившегося в терапию «из спортивного интереса».

То были настоящие искренние признания в любви, преисполненные экспрессии и вдохновения, чувственности и проникновенности, напора и темперамента. И когда час спустя Сандстрём и Книппер вернулись в палату, они застали Волжс-кого совершенно взмокшего,взмыленного, исступленного, вымотанного донель-

зя, однако с горящим взором, пронзающим любые преграды и устремленным в некое иррациональное потустороннее измерение.

По окончании пятого, нетрадиционного для клиники, свидания Максима с Элизабет, Сандстрём остановил Волжского в коридоре:

– Извините, должен вас обрадовать.. Я зафиксировал это раньше, да опасался преждевременно…Как это у вас в Московии?…Сглазить?…Да-да, сглазить. Так вот, перед вашими приходами у Элизабет учащается сердцебиение, активизиру-ется электрическая активность головного мозга и другие процессы жизнедеяте-льности. Симптоматика и динамика исключительно положительные.

В середине девятого свидания двух «душевнобольных» Элизабет впервые открыла глаза, оказавшиеся серо-голубыми. Она долго молчала, как умолк и ее визави, и наконец удивленно спросила ломким неокрепшим голосом: «Вы – Максим Волжский?».

– Если позволите, то для вас я – Максимка с Нижегородчины, – склонив голову, почтительно ответил тот.

С того вечера Элизабет мучительно и долго, но стабильно пошла на попра-вку. Ее встречи со «знахарем» еще некоторое время продолжались в рамках «це-лебных процедур». А спустя два года они стали мужем и женой. Да и могло ли быть иначе, если каждый из них подарил избраннику новую жизнь?

Несмотря на то, что влюбленная парочка старательно скрывала семейный статус от сторонних глаз, вездесущие папарацци вынюхали и разнесли сенсаци-онную весть повсеместно, в додуманных ими подробностях смакуя сказочно-лубочную легенду об исцелении, превратившуюся в былину о чудесной любви. С того момента рейтинг передач Волжского начал неуклонно снижаться. Еще бы, если прежде любая дама, хотя бы абстрактно, хотя бы в мечтах, могла пред-ставить Максима в качестве кавалера,то отныне даже иллюзорные грёзы канули в реку забвения. Подлило воды в затухающий костер популярности и то, что Волжский настырно принялся подключать к участию в фамильной программе жену. На голографическом небосклоне, как астероиды, возносились свежие све-ркающие имена. И Максим, в поисках вспышки общественного интереса, само-любиво прикусив губу, отправился в сверхопасную экспедицию на Эстерраду вопреки мольбам Элизабет.

2

Вот возвращения какого человека ожидала верная жена, притаившись у ок-на особняка, расположенного в фешенебельном районе Москвы на Рублевском шоссе. Романтическая развязка с «воскрешением» Максима неслыханно подо-грела интерес публики и создала невиданную интригу. Несмотря на относитель-но ранний час и будний день, за оградой обширного парка, окружавшего трех-этажную виллу Волжских, вовсю толпились любопытные, заполнившие приле-гающие улицы, холмы и господствующие возвышенности. Уж на что избалован и высокомерен столичный бомонд, ан и его вывело из равновесия, неведомо как получившее огласку, извещение о прибытии звезды экрана из военного госпита-ля. Куда только подевались апломб  и  заносчивость «столичных штучек»? Ведь каждый из пришедших понимал, что их поведение – явный моветон и «не ко-мильфо». Что праздное любопытство простолюдина – явление, отжившее свое еще в ХХI  веке. Бесспорно понимал и, тем не менее, стремился пробиться по-ближе к ограде и занять место поудобнее. Ажиотаж оказался беспрецедентным. Элизабет, не переносившая навязчивости и самозваного внимания, ощутила, что по телу пробежал неприятный холодок нервозности. «Яблоку негде упасть!» – подумала она, окинув взглядом толпу, с трудом сдерживаемую редкими секью-рити, а также многочисленными силами общественного правопорядка и спецро-ботами, к которым беспрерывно прибывало и прибывало подкрепление.

В половине одиннадцатого на лужайку перед особняком бесшумно призем-

лился военный аэроболид. Элизабет выбежала навстречу с непроизвольно наве-рнувшимися слезами, и лишь тогда, лишившись укрытия надежных домашних стен,ощутила в полной мере отнюдь не семейный магнетизм обстановки. На нее

обрушилось сдавленное дыхание и хрип миллионной толпы. Её жадно и изуча-юще «лапали» тысячи тысяч глаз. Её, вопреки сиянию солнца, заливавшему ок-ругу, ослепили блицы несметного количества фотоаппаратов и отблески видео-камер и биноклей. И в воцарившейся на миг, оглушающей почти что тишине, противоестественными и варварскими выхлопами звучали реплики уймы най-митов-репортеров, комментировавших малейшее ее движение.

Сотня метров до аэроболида дались Элизабет тяжелее, нежели для новичка марафон. Приближаясь к нему, она различила четыре мужских фигуры, сошед-шие одна за другой из летательного аппарата. Двое из них были в форме морс-ких офицеров, третьим следовал невысокий,коренастый, невзрачного вида муж-

чина  с   рябоватым одутловатым  лицом и  залысинами. Последним показался сам Максим. Отчего-то слабость тотчас овладела Лиз: она в открытую заплака-ла, перешла на шаг и едва сумела протянуть Максиму руки. Муж, визуально практически не изменившийся, крепко-крепко обхватил ее и принялся жадно и жарко целовать.

Увидев кумира женщин, орава охнула и разразилась приветственными кри-

ками и бурной продолжительной овацией, от которых планета частично измени-ла свою орбиту, в московском планетарии рухнул свод, а на легкоатлетических соревнованиях в Лужниках мировой рекордсмен по спринту Джон Бенсон допу-стил фальстарт, приняв долетевшие черт-те знает откуда аплодисменты за выст-рел стартера.

Особенно же надсажалась репортерско-журналистская братия, способная беспардонностью и цинизмом ввести в смущение кого угодно.От их обнаженно-

откровенных реплик даже видавшие виды вороны замертво грохались с деревь-ев. Какой-то безымянный зевака, припёртый к забору, держал на поводке крас-нозадую макаку. Так даже  у   данного  бедного  антропоморфного дриомутанта от  реплик  продажных  писак  морда  залилась  краской  стыда  пуще,  нежели гиперимированно-багровые припухлости тех ее уст, которыми животина никог-да не говаривала на обезьяньем языке.

– Несомненно это он! Он!…Максим Волжский!…- взахлёб верещал один из хро-никёров. – Внешне он практически не отличим от подлинного Максима Волж-ского, сгинувшего на Эстерраде.

– Да, это тот самый Максим Волжский!…И не тот самый Максим Волжский!…- соглашался и, одновременно противореча самому себе, не соглашался с собра-том по перу коррепондент, державший в руках микрофон компании Эн-Би-Си. – Вы взгляните, насколько ненасытно он лобзает Элизабет!…Где его хваленая вы-держка? Где его знаменитая самоирония и некая аристократическая отстранен-ность от суеты сует?…Куда подевались его безукоризненные манеры и свет-ский лоск?…Да-а-а, операция всё же не прошла бесследно!

– Повернитесь в сторону Элизабет!…Не прогадаете!…- захлёбывался слюной праздного интереса третий. – Про неё весь мир глаголил, что не сыскать верней супруги, чем она. И что же?…И каковы же те грмасы и парадоксы, что выделы-вает с ней Провидение? Судите сами: сумев не изменить Жилю Дюбуа, она трансформировалась в миссис Волжскую. И, пребывая в постоянстве к памяти последнего, Лиз пред очами почтенного общества принимает возмутительные знаки внимания от дублёра мужа. Вот и растолкуйте мне теперь, что есть на самом деле преданность, и что есть предательство?…

– Максим и Лиз в сопровождении почетного эскорта из двух офицеров и лысо-ватого крепыша скрываются за дверями особняка,- выдавал «пулеметные очере-

ди» еще один представитель славной «древнейшей из профессий». – Ах, как жаль! Что мы с вами, уважаемые зрители канала Би-Би-Си, не в состоянии пре-одолеть сей предел легально. Но мы смеем преодолеть его иными способами. Сами не маленькие и понимаете, где сейчас эпицентр событий…Ну да ничего: мы будем держать вас в курсе всех новостей. Оставайтесь с нами. Смотрите и слушайте Би-Би-Си,и вы будете есть вместе с Максимом и Элизабет, отправлять

естественные надобности вкупе с данной парочкой, и ложиться с ними в одну постель! Потому что Би-Би-Си – лучший канал во вселенной!

3

Укрывшись от назойливой публики в домашней цитадели, Элизабет облег-ченно вздохнула. Чуть отстранившись от Максима, который неотрывно прижи-мал ее к себе, она указала гостям на кресла, установленные в просторном холле, и предложила располагаться.

С этого мгновения и начались более чем странные вещи. Высокий темново-

лосый офицер шагнул к ней и отрекомендовался:

– Полковник Военно-космических сил Дино Массари. Вместе со мной прибыл майор медицинской службы  Джрдж Зиглер. – И он кивнул на своего спутника. – Прошу прощения, сударыня, но имеется настоятельная необходимость, чтобы вы, я и Джордж конфиденциально переговорили по крайне важной проблеме, ставящей всех нас в затруднительное положение.

Элизабет с тревогой, непонимающе подняла лицо к Максиму. Тот нехотя разомкнул объятия и молча шагнул в сторону. Собственные действия он ни ко-им образом не растолковал и лишь с досадой развел руки, как бы говоря тем самым: «Ничего не попишешь, дорогая моя, придется перетерпеть эдакую бес-тактность».

Хозяйка пригласила военных подняться на второй этаж, в кабинет, а Мак-сим и приземистый веснушчатый незнакомец остались в холле. Разместившись в кабинете, Массари поручил Зиглеру выполнить ответственную миссию.

– Дело вот в чем, сударыня, – медленно, как бы все еще размышляя и не приходя к окончательному резюме, приступил медик. – В процессе социально-биологи-ческой репродукции вашего мужа…Максима Волжского…произошла нелепая и

донельзя нехорошая, непредвиденная случайность…М-м-м…На биологический субстрат вашего мужа, конкретно – на кору и подкорку его головного мозга, бы-ла ошибочно записана социальная информация некоего Макса Штирнера – кон-структора-механика, тоже члена экспедиции на Эстерраду. И наоборот, на мат-рицу Макса Штирнера занесли интеллект Максима Волжского…Вот…Проще говоря,тело Волжского оказалось наделенным умом и памятью Штирнера. И на-оборот. От переноса слагаемых сумма изменилась, извините за каламбур. При-менил такую формулировку, чтобы прояснить диспозицию…Вот…

– Какое же слагаемое…То есть…Кто же из них…мой муж? – растерянно осведо-милась Элизабет, выждав продолжительную паузу.

– Ох, сударыня!…Если бы я ведал…, -с извиняющейся улыбкой пояснял Зиглер. – Вероятно, кроме вас никто не вправе дать решительный ответ на данную ди-лемму.

– А что они сами говорят? – продолжала расспросы ошеломленная женщина.

– Они оба вас любят и любой из них желал бы стать…или, точнее, остаться…

или продолжать быть…не нахожу подходящего выражения…Словом, всякий из них считает себя вашим супругом.

– Почему же произошла эта ошибка?!…Да что же это такое?!…Волосы дыбом! Вам ничего доверить нельзя!…А ведь речь идет о судьбе человека!…О судьбах

людей!…- внезапно сорвалась на выкрики обычно выдержанная Элизабет. – Кто допустил такое?Кто виноват?Я буду жаловаться в Военно-Космическую Комис-

сию!…Вам ничего доверить нельзя!…Ветеринары!…Как это…Коновалы, вот вы кто!…Вам только роботам гайки крутить!…

Военные, поникнув головами, в течение пяти минут терпеливо и безропот-но сносили женский праведный гнев, изливавшийся на них. Наконец хозяйка дома стихла.

– Виновные, сударыня, уже наказаны и отстранены от творческой деятельности на два года с последующей переэкзаменовкой и тестированием, начиная с пер-вой ступени квалификации,- опасливо пробормотал Массари.– Да, к сожалению,

вам от того вряд ли полегчает.

– Непредсказуемый технический сбой, – вступил в разговор Зиглер, видя, что Элизабет молчит.– Как говорят компьютерщики,сработала флуктуация…Запись

же велась с двенадцати баз данных сразу на двенадцать объектов…то есть, па-циентов. Причем команды с пульта были поданы адекватные. Однако внутри коммуникационных систем имел место сбой. Это мы выявили уже при рассле-довании. Им происшедшее и объясняется…

– Ну хорошо, – в нетерпении оборвала военного медика женщина. – Как вы гово-рите, сработала флуктуация…Так сделайте же запись норамально.Продублируй-те, что ли, операцию…Запишите что куда нужно…

– Видите ли, сударыня, – сверхтерпеливо принялся растолковывать Зиглер, – в процессе первичной социально-биологической репродукции погрешности и без того составляют от 10 до 15 процентов. Это жесткая закономерность. В порядке пояснения…Если двух однояйцевых близнецов с рождения разлучить…Одного-к эскимосам, а второго,…ну, допустим, – к испанцам…То получатся весьма не-похожие по фактуре люди. Не поминая уж о личностных характеристиках – тут расхождения проявятся еще разительнее. Хотя семя – одно. Как изъясняются философы, сущность в конкретных условиях развивается в значительно отлич-ные действительные формы. Зато последующая адаптация пациента в условиях  человеческого общения, особенно среди родных и любимых людей, сгладит не-избежный брак. Даже наиболее простое – телесное воспроизводство – и то не обходится без деривации…

– И правда, – с огорчением думала Элизабет, слушая врача, – у Максима прежде на правой щеке была родинка, а сейчас ее там нет.

– Интеллктуальные, поведенческие и тому подобные параметры страдают еще более выраженно, – продолжал между тем Зиглер. – Если же допустить повтор-ную репродукцию, то уровень прогрешности возрастает до 25-30 процентов, а это означает, что перед нами, практически, – новая личность. Ведь между людь-ми гораздо больше общих черт, нежели различий…И второе…По закону с мо-мента окончания операции любой пациент превращается в полноценного дее-способного человека со всеми вытекающими отсюда последствиями. Проще го-воря, дубль, как вы изволили заметить, возможен только с их, отныне уже обо-юдного, согласия. Между тем Максим, так сказать с внешностью Максима, про-тив того. Да и Максим…кгм…с типажом не как у Максима…Ну тот, лысоватый Тоже не пришел к окончательному выводу…Поскольку у него умственная сос-тавляющая, при вышеупомянутых издержках, всё же от Волжского, то повтор-ная операция чревата потерей трети интеллектуального потенциала. Прежде всего пострадает память, что равнозначно потере личности. И еще…Даже если бы они согласились на двустороннюю реституцию, то есть приведение сторон в первоначальное положение, то кто возьмет на себя ответственность отдать рас-поряжение по их умерщвлению? Я – Боже упаси…А вы?…Оставить их в живых и воспроизвести нового Максима, еще одного, любящего вас, так тут такой узел завяжется!…

– Так у меня же не может быть два мужа! – возмутилась Элизабет. – Кто-то же один из них – подлинный Максим!…И мне нужен настоящий Максим…Один из них, извините, лишний.

– Прерогатива выбора принадлежит исключительно вам, сударыня, склонил го-лову в почтительном полупоклоне Массари. – И пусть законом столь неордина-рная ситуация, естественно, не урегулирована, оба Максима уже подписали сог-лашение о том, что если вы предпочтете кого-то из них, то…м-м-м…неудачник отказывается от каких бы то ни было супружеских притязаний.

– Вы пояснили, что они оба любят меня, – расстроенно сдавила виски пальцами Элизабет. – Почему такое случилось?…Лишь один из Максимов знает меня…

– Видите ли, – толковал ей Массари, – они оба попали в одну реабилитационную палату. Того, что лицом похож на вашего мужа, соответственно, положили на ту половину, где были вещи погибшего Волжского. Он пришел в себя, начал смот-реть семейные видеоматериалы, снимки…Увидел вас и мгновенно влюбился…

– Мой коллега несколько упрощенно, схематично излагает данный нюанс, – вме-шался Зиглер.– Уместным окажется дополнение, что на поведение, мироощуще-

ние названного Максима бесспорно влияет новая соматическая субстанция – его тело. Оно само по себе во многом программирует,преопределяет его деятель-ность. Отчасти его тяготение к вам обусловлено на генетическом уровне. Так как он унаследовал телесный субстрат,если позволено будет заметить, Волжско-

го-первенца, то закономерны определенная корреляция. Наукой установлено, что непроходимой стены между мутациями генного материала,то есть наследст-

венной базой конкретного человека, и изменениями, происходящими в его орга-низме в течение индивидуального развития, – нет. Те привычки, навыки, благо-приобретенные признаки, что усвоил человек в ходе жизни, то есть онтогенеза, обязательно фиксируются телесно и оказывают влияние в дальнейшем, в том числе и на потомство. Просто изменения первого рода носят революционный характер, а второго – эволюционный. Иначе говоря, каждая клетка этого Макси-ма – Максима-красавца – помнит вас на подсознательном, прошу прощения, жи-вотном уровне. Со вторым Максимом еще элементарнее: у него вас «знают» клетки головного мозга.

– Вот почему «второй» Волжский, тот, что лысоватый, обнаружив чужие видео-материалы, где отсутствовали, естественно,он  и вы, заявил, что произошла ошибка, подытожил Массари. – Когда же они осмотрели себя, глянув еще и в зеркало, то испытали натуральный шок. Дальше было, как было…А посему… Исключительно вам дано определить…кто есть кто…

4

Не успело и двух день минуть, как дошлые газетчики и прочие проныры из пишущей и комментирующей когорты прознали о невероятном «бермудском треугольнике», грозящим  разверзнуться прелюбопытнейшими для них и обыва-телей катаклизмами. И обоим Максимам, как то принято в цивилизованном об-ществе, пришлось «держать ответ». Правда тот из кандидатов в мужья, которого в Московии ядовито прозвали «инженер Карасик» ( по аналогии с героем повес-ти Льва Кассиля ), снизошел до встречи с прессой только после неофициального достижения джентльменского соглашения, что всех их, и прежде всего Элиза-бет, оставят в покое.

На краткую импровизированную пресс-конференцию, состоявшуюся у врат запретной для страждущих глаз территории, собрался сонм журналистов. Все ведущие каналы организовали прямые трансляции с места события. Первым на животрепещущую тему, «по праву», высказался тот, кто изначально восприни-мался в качестве «взаправдашнего» любимчика прекрасного пола – ведь встре-чают-то «по одёжке».

– Я очень люблю Элизабет, – делился ощущениями красавчик. –  Постоянно  ду-маю о ней. Она для меня – больше, чем жизнь. Мы договорились с…конкурен-том,что выбирать будет она. Настоящий Максим Волжский был счастливчиком.

Глубоко  верю, что везунчик вновь перед вами. И в этом плане я очень напряга-юсь. Вряд ли Лиз прогадала бы со мной. Мне есть чем…это…дополнить ее. Мы еще обретем наше счастье!

Глаголящему внимали с задержкой дыхания. Но стоило ему умоклнуть, как скопище комментаторов от средств массовой информации рассыпалось в предварительных оценках.

– Очень много от лощеного денди Максима Волжского и ничтожно мало – от высоколобого интеллектуала Максима Вожского, – вещал, практически облизы-вая микрофон, словно эскимо, корреспондент компании Би-Би-Си.

– Это он, и это…- не он! – умело прерываясь в паузах и расставляя акценты, ис-тошно вопил спецкорр канала Т-7. – Такое впечатление,что внутрь торта «Напо-

леон» засунули пареную репу.

– Мы отвыкли, отвыкли от него!  –  кричал какой-то малый, невидимый в киша-щей толпе. – А он отвык от самого себя. Создается впечатление, что смотришь на давно изученный объект, встав на уши.

Однако половина женщин Земного шара, восприняв органами чувств знако-

мый силуэт, вызывающий ощущение сладкого, услышав полузабытый мужест-венный баритон, на чувственном уровне  без промедления опознали «своего» Максима, и от чрезмерного экстаза банально попадали в обморок. То, о чем тол-ковал их «душка», логически они уже не были способны анализировать.

Постепенно дикий гвалт стих, и на авансцену актуального действия выдви-нулся склонный к полноте невысокий лысоватый мужчина с рябоватым лицом.

– Судари и сударыни! – как бы размышлял он вслух невыразительным надтрес-нутым тенором. – Мы – цивилизованные люди. Искренне надеюсь, что этичес-кие нормы, воспитание, чувство такта не позволят нам с вами проявить бесцере-монность и вторгнуться в сугубо интимную сферу человека, поставленного волею судеб перед сложной дилеммой. Разумеется, вы поняли, что я имею в ви-ду Элизабет. Убедительно прошу вас проявить максимальную сдержанность в известном вам деликатном вопросе. В личном плане я дал себе зарок в том, что-бы эта достойнейшая из женщин сделала свой выбор с наименьшими пережива-ниями, свободно, без малейшего давления извне, в соответствии с внутренними убеждениями и волей. Благополучие Элизабет – превыше всего! И ради того, ко-ли понадобиться, я всегда готов, чего бы это мне не стоило, беспрекословно и незаметно удалиться за пределы зоны ее интересов.

Эх-ма! Эти бы сентенции да Богу в уши! Увы, видимо Всевышний не рас-слышал их, или же был не на стороне второго претендента, ибо бумажные пач-куны и пакостники эфира немедля рассыпались в очередной порции мерзких суждений, намекая на то, что с такой внешностью ему бы лучше пугать непос-лушных детей вместо традиционного милиционера. Или податься на пищеком-бинат, чтобы от его физиономии быстрей скисалось просроченное молоко.

После той достопамятной пресс-конференции сообщество женщин расколо-

лось на два непримиримых лагеря. Подавляющее большинство из них горой стояло за «фактурного Максима». Малая часть – «за плешивенького», жалеючи его, точно безвинно пострадавшего страдальца. Одновременно те и другие оди-наково рьяно отправляли послания обоим Максимам, готовые пригреть и уте-шить симпатию, коли та окажется незаслуженно отвергнутой.

Мужчины тоже не остались в какой-то мере равнодушны  к исходу развора-

чивавшегося  конфликта. Впрочем, они скорее проявляли живое любопытство, нежели горячее деятельное участие:

– Непостижимы помыслы твои, Господи! – насмешничал безымянный, но типи-чный любитель домино, забивая «козла». – Лизок, при известном желании, заи-меет третьего по счету муженька, и при том прослывет целомудреннейшей из женщин!…Разве нам бы такое спустили?

– Более того,- вторил ему собрат по хобби, делая «рыбу», – при известной ловко-

сти она заполучит юридические и моральные основания к тому, чтобы захому-тать обоих простаков. И ведь не возразишь!

И мужское застолье разражалось скабрезным хохотом, от которого воробьи

с перепугу давились хлебными крошками.

И уж на что безукоризненно коректна Надя Книппер, так и она не сумела соблюсти нейтралитет и правила приличия. Утонченная эстетка Надя, пообщав-шись на правах подруги в узком кругу с соискателями на «руку и сердце», про-анализировав «расстановку фигур», как-то шепнула Элизабет при расставании: «Надумаешь избавиться от Карасика, дай знать…Я его приберу. Куда ж его де-вать? Все-таки что-то свое».

Скучающим было занятно. Скучающим было интересно. Они терзались на-

двигающейся развязкой. Они изнывали и томились в предвкушении последних новостей из «замка Пандоры на Рублевском шоссе». И при том решительно тер-рялось из виду то, что в пресловутом «замке» загнанным мышонком забилась в уголочек отнюдь не светская львица и холоднокровная красавица, а неискушен-ная, растерянная, слабая и …живая и любящая женщина…Что мятущаяся и смя-тенная душа ее безнадежно и беспомощно бьется в безысходности, подобно сер-дечку ласточки, застигнутой хватким птицеловом…Что глубоко запрятанные сомнения и противоречивые чувства ее больно и раняще пульсируют, изливаясь иссякающим гейзером, подобно крови из аорты смертного существа, расплас-танной жестоким ударом лезвия опасной бритвы.

5

До вынесения окончательного вердикта хозяйка разместила соискателей ее расположения в противоположных концах особняка с тем, чтобы не нарушался принцип равенства. Но, несмотря на ее стремление к беспристрастности, нелов-кость случилась тотчас. В комнату,куда она ещё только вознамерилась поселить

курчавого красавца, понадобилось отнести журнальный столик. И Элизабет, за-бывшись и не подозревая подвоха, крикнула: «Максим!». Получилось же как в оперетте «Летучая мышь», когда в одном из эпизодов на зов персонажа прибе-гают обе Альмы: и дражайшая жена, и любимая одноименная собака. Так  и  к Лиз примчались оба претендента, часто дыша от спринтерского рывка.

Во избежание дальнейших недоразумений, Элизабет, розовея от смущения,

все же вынуждена была просить мужчин, чтобы те, до прояснения ситуации, выбрали себе новые имена. «Спринтеры», бормоча извинения и пожимая плеча-ми, в тягостном раздумье удалились восвояси. Через некоторое время откликну-лся Максим-высокий, уведомивший, что отныне он для хозяйки Борислав, то бишь «добывающий славу в борьбе». Тут же он выразил надежду на то, что изб-ранная условность ненадолго. Крепыш Максим остановился на имени Яков, оз-начающее «второй по рождению». С тем и зажили.

Разум Элизабет будто бы раздвоился. Встречаясь утром, за завтраком, с Бо-

риславом, она с просветленным изумлением внутренне восклицала: «Максим!».

И сталкиваясь с ясным взором его глаз, характерной полуулыбкой-полунасмеш-кой, вслушиваясь в уникальный баритон, она уговаривала собственный внутренний глас: «Да это же Максим!…Максим!..». И сопровождая испытую-щим взглядом его энергичную походку, сличая его атлетичную статную фигуру с той, что подспудно хранилась в ее памяти, заколдованная леди убеждала свое внутреннее «Я»: «Ну, поняла?…Успокоилась?…Убедилась?…Больше не сомне-ваешься?…Наконец-то!». И в период его хлопот по дому,она незаметно вдыхала

родной терпкий мускатный запах пота, исходивший от него, и превращалась на

мгновение в счастливицу.

К плюсам и преимуществам этого нового Максима, по сравнению с преж-ним, прибавилось то, что он мастерски готовил такие блюда! – закачаешься и пальчики оближешь! Проснувшись, Элизабет едва успевала привести себя в по-рядок, как ее уже ждал изысканно накрытый стол с деликатесами. И таким обра-зом феерическое утро плавно перетекало в день, а затем – в вечер, которые так-же были напитаны вниманием и предугадыванием малейших ее пожеланий и даже эфемерных капризов. И в доме уже не текли краны, безотказно функцио-нировала техника,бесшумно работали двери на фотоэлементах и кондиционеры,

а также послушно действовали роботы, дотоле злостно ломавшиеся.

Благим переменам надлежало бы только благосклонно внимать. Ан нет… Если бы Борислав оказался еще и глухонемым – цены б ему не было!…Однако он имел несчастье открывать рот, из которого водопадом вытекали банальности и избитые житейские штампы. И оттого тут же стремглав высовывалось рефле-ксирующее «Я» Элизабет, недоуменно вопрошавшее: «Полноте! Да Максим ли это?!». И настороженность росла, росла и увеличивалась в объемах от рассвета к закату, по мере живого общения с новоиспеченным Бориславом. Ах, если бы с ним всегда было утро!

И наоборот, допивая утренний кофе, Лиз исподтишка, исподлобья следила за лысоватым крепышом, и вся ее женская натура восставала против него: «Нет! Нет!…Нет!…Только не это!…»Ведь не к этим рябоватым щекам она припадала некогда своим пылающим лицом…Да не этим же рукам с конопушками она отдавалась в полузабытьи, от наслаждения и упоения покидая явь и переходя в запредельный, запороговый мир ощущений…Ну не эту же аляповатую голову с залысинами она страстно целовала и прижимала к груди…Ну не этому же нека-зистому мужичку она, тайно даже от самого возлюбленного, поклялась перед самой собой и дала добровольную подписку перед Богом в вечной преданности и любви…

И невзрачный Яков шестым чувством улавливал невольную неприязнь Элизабет. Он «прятал глаза» под стол, прикрывал руки салфеткой, старался сжа-ться и уменьшиться в размерах ( хотя куда уж дальше-то? ). В отличие от Борис-лава, державшегося раскованно и непринужденно, Яков был страшно зажат и скован. Всем внешним видом он поневоле давал понять присутствующим скры-тые глубинные переживания: “С«м вижу, что я здесь чужеродный элемент… Приймак-пристебай или «непришей к кобыле хвост»…Перетерпите чуточку, и ближайшей «вечерней козой» я отправлюсь отсюда, как Емелька на печи, в таё-жный удел, навсегда избавив вас от собственного неуместного присутствия».

Однако ж стоило Якову заговорить, а Элизабет перетерпеть начальные фра-зы, произнесенные чужим скрипучим голосом, и вдуматься в смысл сказанного, как ретроспектива женского ума и подсознания начинали оживать и тянуться навстречу наружно столь незнакомому существу, как стремилось, должно быть,

испачканное личико Золушки к чистым освежающим струйкам летнего ливня, воображая, что то – долгожданные ласки Принца.

Или же, в самый разгар нечаянной беседы наедине, возникшей «на бегу» где-нибудь в коридоре, Яков, забывшись, называл ее сокровенными именами Волжского: «Элли…Лисёнок…» И сразу же, опомнившись, обрывал диалог на полуслове и густо багровел, приобретая еще более несимпатичный вид. А Эли-забет, от прорезавшегося прошлого, разом охватывали истома и дурной озноб – до длительного замешательства, до потери речи, до острого приступа мигрени.

Или же этот неприглядный мужчина, по стечению обстоятельств оказав-шись с ней тет-а-тет, ненавязчиво и как бы невзначай осведомлялся про то, «как поживает небезызвестное рубиновое сердечко». Упомянутую Яковом вещицу когда-то изготовили по заказу Максима Волжского,который сам в делах практи-

ческих был неумехой, но зато грандиозным выдумщиком. Изделие представля-ло собой золотое кольцо с рубином в виде сердечка в оправе. Внутрь камешка, олицетворявшего человеческую страсть, инкрустировали крохотный метроном, издававший сорок девять ударов в минуту – частота сердечных сокращений Максима в состоянии покоя. То был для Лиз непревзойденный подарок люби-мого. И когда он, очертя голову, бросался в очередной авантюрный вояж, с ней оставалось его сердце. С собой же Максим пренепременно забирал другой тали-сман – камешек, отбивавший ровно шестьдесят пять ударов за шестьдесят се-кунд – сердцебиение возлюбленной. В той церемонии для них заключалось ве-личайшее семейное таинство. И Максим свято верил, что пока оберёг с ним – неотвратимое не случится… То колечко осталось захороненным там, на Эстер-раде, вместе с его владельцем.

И к вечеру восприятие Элизабет окружающего мира менялось: она всмат-ривалась в некрасивую телесную оболочку Якова, и сквозь его черты для нее все явственнее проступал облик человека, которого она утратила. И все упорнее ее преследовало видение, что там – Максим, что его заточили в чуждую оболоч-ку, и он бьется и не в состоянии вырваться из тягостного плена, словно неродив-шийся птенец из скорлупы. Ах, если бы с Яковом всегда был вечер!

Правда, после вечера и беспокойной одинокой ночи приходило новой утро,

и бездна мучений и сомнений Элизабет начинали новый суточный забег. И так продолжалось дни, недели, месяцы, а определенности и ясного светлого прозре-ния никак не наступало и не наступало. Запутанность отношений змеиным ядом травила ее. Лиз похудела, побледнела, личико ее осунулось и вновь стало напо-минать мордочку прехорошенькой лисички, безнадежно забившейся в дальний куточек клетки от наглых и нахрапистых посетителей зоопарка.

Доктор Сандстрём, наблюдавший ее, с каждым днем чаще и чаще хмурился

и недовольно качал головой. А однажды, проведя углубленное обследование Элизабет,он пригласил Борислава и Якова в холл на уединенное мужское ранде-

ву. Там врач объявил мужчинам, что их влияние пагубно сказывается на само-чувствии Элизабет. И если тенденция сохранится, он вынужден будет ставить вопрос об изоляции их от пациентки.

6

До объяснения с доктором Сандстрёмом Борислав и Яков вели себя, как Чичиков с Маниловым: делая свое дело,учтиво уступали место друг другу перед

«вратами рая». Повадки непримиримых противников изменились в мгновение ока, лишь только до них дошло, что наступил кульминационный момент. Полу-чив нотацию от врача, они реактивно превратились в Ноздрева и Шарикова, сцепившихся в удушливых объятиях у заветного входа.Теперь уже Яков, опере-жая Борислава, вскакивал ни свет ни заря и неумело готовил для Лиз утренний кофе. Подражая сопернику, горячий напиток и печенье он, преодолевая стыд и

личные моральные установки, доставлял на передвижном столике к запретной спальне. Там Яков стучал в дверь и, не переступая порога, закатывал завтрак внутрь, желал невидимой и истомленной сном обитательнице будуара доброго утра, и стремглав ретировался.

Борислав тоже не дремал, и при всякой оказии развлекал Элизабет, пыта-ясь излагать умные и занимательные истории косноязычным органом речи, еже-секундно запинавшимся  о наукообразные термины, сложные обороты и несог-ласованные окончания в словах.

Нараставшая грозовая атмосфера внутри любовного треугольника, крайнее утомление Элизабет, чреватое нервным срывом, резкая активизация деятельно-сти противоборствующих сторон недвусмысленно свидетельствовали в пользу того, что искомый момент истины уже не просто недалек, а топчется у порога, выгадывая критическую фазу…

В то промозглое сентябрьское утро солнце не заглянуло в окна обитателей особняка – его наглухо заслонили зловещие, чернильного цвета тучи, обильно кропившие холодным дождем землю ночь напролет. Надо всей Московией было сумрачное небо. Мгла властвовала за окнами. Темно и тихо, словно в подземе-лье, было и в доме. Между тем один человек, наперекор природе, бодрствовал. Непоседой оказался Борислав. Он споро сварганил кофе и сейчас спешил с ним к Элизабет. На сей раз завтрак он не катил, как обычно, на столике, который ос-тавлял сразу за дверями спальни. Две чашечки с напитком и печенье располага-лись на подносе. Борислав, памятуя о том,что Элизабет особенно любезна с ним

именно в утреннее время, рискнул. Он впервые шагнул за запретный порог. Он ловко проник в спальню, поставил на дамский столик поднос и неслышно при-сел на краешек кровати, где сладко почивала в предрассветных грезах «винов-ница» раздора.

Элизабет проснулась от того, что кто-то негромко кашлянул и положил му-

чительно знакомую горячую ладонь на ее занемевшее прохладное запястье. Она открыла глаза и распознала в полумраке лицо то ли Борислава, то ли Максима. И расплывчатый,как мираж, призрак оказался столь неожиданно-долгожданным

и приятным, что она не отняла своей руки, а позволила знакомому незнакомцу поцеловать ее щеку,  губы,  шею и скользнуть к  ней под  одеяло, а затем – под просторную ночную рубашку…

Элизабет непередаваемо страстно грезила тем, чтобы вновь очутиться в Максимовых объятиях и в его незабываемой атмосфере обожания и умиротво-ренности. В ней она ощущала себя маленькой девочкой, утопающей в зеленом бархате лесной поляны, густо усыпаной душистой земляникой и сплошь заполо-ненной теплым солнечным светом.И прежде всего потому, что на нее несконча-емым дурманящим потоком отовсюду проливалась чарующая музыка бесконеч-ных Максимовых признаний в любви: исключительных, неповторимых, ни на что не похожих; выразительных, одухотворенных, непостижимо высоких; несу-щих в себе вечность…Они без утайки открывали ей одной, что значит для муж-чины любимая женщина. Да быть может ради таких мгновений забытья она и родилась?!

Трепетное состояние двух любящих сердец Максим Волжский выразил в двух строфах:

Обнимут Лиз слова мои,

Как две руки огромные!

Подхватят, как поток реки,

Красивые и томные!

Их повторять ты будешь снова,

При солнце или при луне,

И будет живо это  СЛОВО!

Пока ты помнишь обо мне…

И Элизабет помнила, помнила, помнила эти вещие слова. И она отдалась знакомому незнакомцу, с нетерпением внимая каждому его движению, силясь

услышать сквозь его прерывистые стоны вечно родное дуновение его открове-ний, божественную эманацию его молитвы преклонения перед ней, ради чего она и продолжала жить весь последний год…А их все не было!…Не было!!!… Не было!!!…А они все не звучали!!!…Не звучали!!!…Не звучали!!!…

Накануне Яков не сомкнул глаз допоздна. Ну не брал его сон, да и только! Потому и пробуждение произошло непростительно поздно. Зато в ночных фан-тазиях ему приснилось то, что и должно было привидеться. Еще не вполне отой-дя ото сна, он вскочил с постели и ринулся в полутьме знакомым лабиринтом комнат и переходов. В дальней кладовой он отыскал старую добрую знакомую – ночную лампу-светильник в виде забавного светлячка. Он включил ее и поспе-шил обратно.

Прежде чем войти в спальню Элизабет, Яков постучал по косяку двери, а затем уже двинулся вперед, пытаясь говорить  беззаботно, шутливо и свободно. Однако голос его, помимо воли и страшных усилий,все же дрожал и прерывался

от неуверенности.

– Светлячок мой в ночи!…Комочек мой пушистый!…- говорил Яков, сопровож-даемый облаком изумрудного света. – Девчушеч…

И тут он обнаружил светоч своего счастья, оцепенело застывшим в посте-ли возле ненавистного везунчика…В принципе Яков заранее подготовился к по-ражению – уж такой выпал расклад. И все же увиденное им  в данный момент потрясло его, как удар нечеловеческой силы по обнаженному сердцу. Якову, од-

нако, достало самообладания на то, чтобы молча поставить лампу на столик и столь же безмолвно растаять в пространстве и времени.

Под проливным дождем Яков уходил в никуда. Ни звука жалости к себе и ни слова досады к кому бы то ни было не сорвалось с его уст. Он уходил, как и подобает настоящему мужчине, унося горечь утраты светлой мечты глубоко в себе. Даже и малая скупая толика слезинки не просочилась из его невзрачных глаз, ибо мужчине никогда и ни перед кем, хотя бы и перед самим собой, непро-стительно проявлять недостойную слабость. Да и моросящий спутник ненастья весьма кстати заливал его, еще более подурневшее, лицо. И лишь согбенная в диком тонусе нестатная и невысокая фигура Якова выдавала то, насколько не-просто давалась ему показная невозмутимость.

Надя Книппер разыскала Якова на космодроме день спустя. Она присела рядом и, не глядя на него, проговорила: «Элизабет плохо. Она на грани…Она хочет видеть вас. Надеюсь вы не станете сводить счеты с женщиной, совсем по-терявшей рассудок в этой круговерти? Не без вашей милости, между прочим…»

И опять Яков, потерявший уже не только прежний голос, но и дар красно-речия, вошел в заветную спальню и застыл возле Элизабет. Раздавленный и де-морализованный ходом событий, он абсолютно не соображал что делать, как се-бя держать и что говорить. Впрочем, от него ничего и не понадобилось. Изму-ченная Элизабет взяла его руку с некрасивыми конопушками и крепко-накрепко

притянула к своему прекрасному лицу, к своим запухшим от слез глазам.

– Я узнала тебя, Конопатенький мой! – сквозь всхлипывания, жалобно повини-лась она. – Я наконец-то узнала тебя, верное и ненаглядное мое чудовище! Я еще поцелую каждую твою веснушечку…Лишь прошу тебя, дай мне немноже-чко привыкнуть…Сейчас я так и буду лежать с закрытыми глазами, как тогда, в больнице, а ты говори, говори, говори…Ладно?…Любые глупости…Все равно лучше тебя для меня никого на свете нет…

И зажглась, и вспыхнула ослепительно ярким светом их звезда. И сияние ее было видно отнюдь не с далекой планеты Эстеррада, а из домовитой уютной спаленки, помирившей и приютившей две заплутавшие, две заблудшие было души. И оказалось так славно, что лучи той звезды нашли единственно правиль-ный адресат, а не затерялись в беспредельных просторах Вселенной.

Иван  Непутевый

 

У семиклассника Веньки Торопова была незамысловатая и непритязатель-ная мальчишеская мечта: заполучить 48-битную игровую приставку «Ультра».

В принципе, не ахти какой запрос. Некоторые счастливчики в его возрасте уже обзавелись персональными компьютерами. Однако Венькины родители мало того что зарабатывали довольно скромно, так его отцу, к тому же,ещё и «загоре-лось» купить с рук подержанный автомобиль. И их маленькой семье из трех че-ловек пришлось в течение года экономить на всем, на чем только можно.

Если прежде Венькин отец от приставаний про приставку раздраженно от-махивался, то в последний раз он, выкатив пронзительные водянистые глаза, рявкнул так, будто срубил ненужную уродливую бородавку со своего массивно-го квадратного подбородка: «Чего?!…Ишь ты чего захотел, сморчок!…Да я на добрую затею кажную копейку скребу, в цеху загибаясь. Забыл уж когда в сто-ловку ходил – в сухомятку домашнюю жратву мумлю, а ты с идиотскими глупо-стями липнешь! И думать забудь!»

Подросток и рад бы был отринуть несвоевременную грёзу, но та уже слад-кой занозой вонзилась в его наивную и бесхитростную душу, что оголодавший майский клещ, и ни в какую его не отпускала. Вообще-то Венька уродился в мать, а не в отца: худенький, тихий и послушный. Но в данном случае противо-действие вызвало в нём скрытую волну упрямства. И семиклассник задумал са-мостоятельно заработать требуемую сумму на приставку. Тысячу рублей. Легко решить, да трудно сделать. Подобно Остапу Бендеру перебрав сотни вариантов сравнительного честного отъёма денег, пацанёнок остановился на наиболее ре-альном. Он определился в том, что добудет их на компьютерной игре в футбол. В этом деле ему не находилось равных. Бывая в гостях у сверстников, реактив- ный и смышленый Венька бил их на виртуальном зеленом поле одного за дру-гим. Если в действительности над ним частенько одерживала верх грубая физи-ческая сила, то электронный мир дарил восторг  самоутверждения. А заимей Торопов личную приставку, он бы в пух и прах разнес «геймеров» города Чусо-вого и всего мирового   киберпространства.  Э-эх, да что там говорить!…

Реализации плана мешала одна неувязочка: триумфальные виртуальные по-

беды Веньки не приносили ему ни гроша.Исключительно моральное удовлетво-

рение. Зато по слухам он знал, что дома у десятиклассника Борьки Рындина «ре-жутся» в компьютерный футбол «на интерес». На финансовый интерес. На нас-тоящие деньги. И через дружка Кольку Паклина Торопов с третьего захода на-просился к Рындину на поединок.

Борька был пацаном авторитетным. У него «за плечами» уже числились трехмесячная отсидка в тюрьме и судебный приговор с отсрочкой исполнения за хулиганство и грабеж. В микрорайоне он держал парней «в кулаке». Да и как «геймер» он, по рассказам, «чеканил» чётко.

– «Маньки» при тебе? – с порога «в лоб» озадачил недвусмысленным вопросом Рындин Торопова.

– Ага, – с готовностью похлопал тот по карману спортивных шаровар.

– Сикоку?

– Пятьдесят.

– Покажь.

– Вота, – продемонстрировал щупленький Венька пять десятирублевых купюр, сэкономленных в течение полутора месяцев за счет школьных завтраков и ино-го жесткого урезания рациона питания.

– Просадишь – не ныть, – предупредил визитера хозяин, не сводя с него безжало-стного садистского взгляда. – Кому капнешь – пришью в подворотне. Урою, как щенка. Понял?

– Понял, – с отчаянной решимостью вздохнул мальчишка.

Чтобы у Торопова не оставалось малейших иллюзий относительно возмож-

ной расплаты, Рындин,прежде чем сесть у монитора, выложил острозаточенный

отполированный стилет, сверкающий как разряд молнии. Установили ставку – двадцать пять рублей за выигрыш. И началась сеча.

С опаской то и дело взирая на стилет, Венька в суровом футбольном дерби все же забил на один гол больше в первом матче. В двух последующих соперни-ки разошлись миром. Должно быть Борька не ожидал лихой прыти от шустрого малого, и не раз и не два раздосадованно кряхтел и гонял желваки на скулах. Но затем он мобилизовался, успокоился, и с лихвой отыгрался в четвертом и пятом матчах. Венька же, наоборот,«продув» из-за двух необязательных оплошностей,

разволновался и все чаще, в самые критические моменты, непроизвольно косил-ся на стилет. В упорнейшей борьбе уступив один мяч в шестой встрече, и тоже промахнувшись «на ровном месте», «фантазёр от приставки» оказался без нали-чности. Разгоряченный схваткой, когда до удачи всякий раз было рукой подать, Венька принялся склонять Рындина к игре в долг.

– Я завтра же отдам, – убеждал он Борьку, втайне расчитывая абсолютно на везе-ние и одновременно совершенно не представляя где он, если что, возьмет день-ги. Азарт его вконец одолел.

– Черт с тобой, – после долгих уговоров согласился Рындин. – Только теперь ставка за игру – пятьдесят «деревянных». И еще…,  – добавил он угрожающе, – спытай завтра не вернуть долг – я включаю «счётчик». За каждый день должок пойдет вдвое.

– Ладно, – пошел на кабальные условия маленький «геймер», зажмуривая от ужаса глазёнки и суматошно хватая джойстик.

Однако то уже оказался неравный бой. Бездарно провалив три матча под-ряд, Торопов догадался, что «его песенка спета». Понял это и неумолимый и беспощадный кредитор, беспрекословно прекратив игру.

– Сто пятьдесят «деревянных», – подвел он неутешительный для гостя итог. – Завтра в школе отдашь.

– Угу, – выдавил неудачник, у порога дрожащими пальцами завязывая шнурки на стареньких кроссовках.«Бантики» высказльзывали у него, и он справился с ними лишь с третьей попытки.

Каждый безбожный день на протяжении учебной недели Рындин подкара-уливал должника то на переменке, то у дома, сваливаясь коршуном столь изо-щренно и неожиданно, что Венька чуть в обморок не падал. Борька зверски хва-тал его за шиворот,затаскивая в закоулочек, бил «под дых», щипал спину, давил

казанками на темечко и злобно шипел: «Должок, нищета тороповская!…Когда отдашь?!…А?!…Когда отдашь?!…Учти, с тебя уже две четыреста. И «счётчик» мотает».

Венька покорно и безропотно сносил побои и издевательства, потому что провинился кругом и перед всеми. Ведь в текущую пятницу дополнительная не-прошенная напасть на него обрушилась в школе. Он разодрался с одноклассни-ком Женькой Мошкиным.  Тот на переменке довел его «до критической массы взрыва» тем, что исподтишка настырно бросался портфелем, забытым неизвест-ным незадачливым учеником из класса, занимавшегося в кабинете физики на предыдущем уроке. Торопов в последние дни и без того ходил неуравновешен-ный, а тут еще Женька донял. И он разобиженной расомахой кинулся на того с кулаками, в довершение бросив в зануду злополучный портфель. Мошкин успел уклониться, и портфель разбил стекло в окне. Большущее и дорогущее. Веньки-ного отца вызвали к директору.

Вечером, едва придя домой из школы, Торопов Леонид Матвеевич, не раз-деваясь и не разуваясь, прямиком направился из прихожей в большую комнату, где сын учил химию. Вернее, делал вид, что учил. Ибо Торопов-младший чуял, что возмездия не избежать. Отец его наказывал редко, но метко и чрезвычайно доходчиво.

Леонид Матвеевич бессловесно стащил злостного растратчика семейного бюджета со стула на пол, вытянул из брюк увесистый кожаный ремень и начал

лупцевать сына. Венька не ревел и не взывал к прощению и состраданию. Он догадывался, что не заслуживал ни того, ни другого. Да и возраст не позволял. Он просто молча и терпеливо полз к родительской кровати, где ливень хлёстких

ожогов для него временно стихал,как для воробышка, забившегося от разряда ружейной дроби под амбарную стреху. Отец трижды выковыривал его из-под импровизированного убежища шваброй и возобновлял порку.

Вскоре Венька уже и не смог бы зареветь даже при всем желании. Ему ста-ло плохо: дыхание захватило, кожа вокруг рта посинела, тело билось в мелких конвульсиях, зубы стучали точно у лихорадочного, а руками и ногами он часто-часто сучил в полузабытьи, словно таракан от потравы в мучительных корчах.

Прибежавшая с кухни Венькина мать, еще раньше узнавшая о разбитом стекле, обессиленно сползла на пол вдоль дверного косяка. От любви к сыну и беспомощности перед мужем слезы так и хлынули у нее из глаз. И Лилия Сали-ховна надломленной скотинкой то ли мычала, то ли умоляла хозяина: «Леня, пожа-лей Ве-нич-ку!…Леня, пожа-лей Ве-нич-ку!…» У Тороповых царил домо-строй. Леонид Матвеевич являл собой яркий образчик семейного деспота и ти-рана. Его жена была прекрасно осведомлена, что своим активным вмешательст-вом лишь усугубит расправу. Оттого-то она по-волчьи и выла: «Леня, пожа-лей Ве-нич-ку!»

Глава семейства опомнился на очередном полувзмахе. Он внезапно замер со взметнувшейся рукой, осмотрелся по сторонам, обвел мутным взором себя, жену, сына…Затем, остервенело выматерившись, экзекутор запнул ремень под стол и направился к порогу, на ходу подтягивая спадавшие брюки. Выходя из квартиры, он столь же смачно хватил дверью, что и при появлении здесь.

Леонида Матвеевича страшно разгневал не проступок сына, а та загвоздка, что влекла пусть и небольшую, но отсрочку в реализации его замысла. Она воз-мущала его подобно отсутствию чистых плавок в бане, когда уже попарился, помылся, хлебнул пивка, и тут…Эх-ма! Зла не хватает! Тем более, что задумка Леонида – выстраданная, трудовая и реальная.

И потому он, шлёпая по лужам, бормотал себе под нос «для разрядки» уп-реки, костеря и обормота сына, и размазню жену, и душемотательницу-школу, и опостылевшую работу, и весь этот «раздолбайский мир». Встречные прохожие недоуменно шарахались, слыша его ругань. «Мне что ли эта машина нужна? – вопрошал самого себя Торопов-старший. – Да мне она на…фиг не нужна! Сто лет я ее в гробу видал!…Для вас же стараюсь, недоноски безмозглые! Кого я на огород буду возить, чтоб не пешком да не на автобусе?…Вас!…А на рынок?… На  покос?…Грибы-ягоды?…То-то же! Ведь осталось же с месяц потерпеть, и на тебе! Вынь да положь им пятьсот целковых за стекло. Ну разве ж это не про-мискуитет?…Натуральный промискуитет!»

После ухода Леонида Матвеевича в квартире стало тихо. Лилия Салиховна,

сидя на полу возле супружеской кровати, обняла измочаленного Веньку и поло-жила его голову к себе на колени. Бесконечно целуя сына и перебирая пряди его волос, она нашептывала ему ласковые слова, внушала какой он хороший и ка-ким знатным специалистом на заводе будет, когда вырастет. Под ее успокаива-ющий лепет Венька и уснул.

У Лилии Салиховны тоже была мечта. Чем она хуже других? Что она, не человек, что ли? Ведь без мечты человек и не человек вовсе, а так – чадящий огарочек свечи. Правда, в главном ее мечта уже осуществилась. Проблема стала за тем, чтобы довести ее до конца.

Лилия Салиховна долго не имела детей. Дважды во время беременности у нее происходили выкидыши.С Веничкой она половину срока вынашивания пло-

да пролежала «на сохранении», а при родах ей сделали кесарево сечение. Затем она еще месяц с новорожденным пробыла в больнице – из-за собственного ос-ложнения, и доктора по выздоровлении уведомили ее, что больше детей она иметь не сможет.

Неудивительно, что долгожданный, желанный и любимый Веничка превра-тился для нее в смысл жизни. Как для любвеобильной русской печи, которая обязательно должна дарить тепло и выпекать пироги. И она день-деньской и ночь-ночную неустанно пеклась о том, чтобы выпестовать сынишку в этой жиз-ни также, как выносила его в материнском лоне. И Лилия Салиховна бесконеч-но грезила тем, что Вениамин выучится, дорастет до начальника цеха металлур-гического завода. По окончании смены они будут встречаться у проходной. И по пути к дому знакомые станут уважительно говорить им: «Здравствуйте, Ве-

ниамин Леонидович! Здравствуйте, Лилия Салиховна!»

Назавтра наступила суббота. День отдыха. Однако Венька вместе с другом Колькой Паклиным отправился в школу на факультатив по химии.Учился Торо-пов хорошо, однако после вчерашней выволочки он твердо решил заниматься еще усерднее – ведь через четыре года его ждали вступительные экзамены в по-литехнический институт.

Пересекая дворик между пятиэтажными домами, они, как нарочно, напоро-

лись на Борьку Рындина, который расположился на лавочке с приятелем Генкой Туровым и двумя красивыми девчонками – Леной Самохваловой и Наташей Чи-риковой. Борька расселся, что турецкий султан:  он закинул ногу на ногу, руки – небрежно девчонкам на плечи, успевая к тому же дымить сигаретой.

«Подь сюда!»- властно скомандовал он, завидев мальчишек. Венька и Коль-ка покорно вернулись и застыли перед ним. «А ты-то чего припёрся, старый сводник? – иронически фыркнул Рындин в адрес Паклина. – Пшёл вон!» И три- надцатилетний «старый сводник», пятясь и оборачиваясь, заковылял в сторону школы.

– «Маньки» гони, – пренебрежительно обдав Веньку струей сигаретного дыма, распорядился «король микрорайона».

– …! – выразительно и понуро пацанёнок в ответ лишь уставился в землю, пони-кнув тщедушной фигуркой.

– Не принес, значит? – пускал Борька изо рта дымные кольца в небо. – Ну что с тобой прикажешь делать, пенёк обмоченный?

Торопов покаянно отмалчивался. Молчала Борькина компания. Молчал и Рындин. Он размышлял о том, что никаких денег с никудышного должника не стрясёт. Черт с ними,с деньгами, которых он сопляку, в конце-то концов, не ссу-

жал. Важнее другое: нельзя давать спуску в подобных вещах. Пырнуть? А при-говорчик-то с отсрочкой – вон он маячит из-за угла и грозит пальчиком!

Рындин хотел стать натуральным суперменом. Он стремился к тому. Но ло-

гика суперменства такова, что если опуститься до жалости и человеколюбия, то тебя самого затуркают. В жизни же,  как в игре «Солдаты Фортуны»: или ты – их, или они – тебя. Либо ты – «юберменш», либо – презренная «шестерка», по-добно миллионам прочих «лохов». Третьего не дано. Расслабишься, и прощай химера о сверхчеловеке.

«Усох? – окрысился Борька, выплевывая окурок. – Не отмолчишься, пен-нёк! Пошли…» И Венька смиренно поплелся за ним. Следом «потопали» и оста-льные. Рындин завел Торопова в подъезд пятиэтажки, на самую верхнюю лест-ничную площадку, где посторонние не могли им помешать. И дальше идти бы-ло некуда. Дальше был только чердак.

«На колени!» – приказал Борька. И Венька по-холуйски покорно опустился на пол, холодея от предчувствия того, как стилет вонзится ему в горло. Уж луч-ше бы Рындин его побил. Побоев семиклассник как-то уже и не очень боялся. Привык. Единственное, было неимоверно стыдно от того, что кара безбожная произойдет на виду у девчонок, которые вместе с Генкой остановились лестнич-ным пролетом ниже, переталкиваясь и хихикая.

«Чмо! Коз-зёл! Пет-тух!…Задница резиновая!…Стелька растоптанная!…»-

начал оскорблять и унижать Торопова Рындин, подобно злому колдуну клича чёрное заклинание… Кратковременно наступила пауза, и Венька услышал звук, который бывает, если расстёгивают замок-молнию. А немного погодя на голову коленопреклонённого сломленного пацанёнка полилось что-то мокрое и до тошноты противное. Мальчишка недоумевая скособочил лицо и увидел, что Борька мочится на него. И у Веньки аж что-то оборвалось внутри. Даже Генка, Ленка и Наташка обмерли от происходящего. «Я тебя опустил, понял, пен-нёк! – донесся до Веньки, точно из адского подземелья, ледяной голос презрения. – Теп-перь ты не человек. Ты чмо! Теп-перь рядом с тобой и свинья испражняться не сядет…»

Веньку нашли к вечеру на чердаке пятиэтажного дома. Из веревочной пет-ли его извлек судебно-медицинский эксперт, прибывший с милицейской груп-пой. Он же обнаружил в нагрудном кармане курточки Венькину посмертную за-писку. «Мама! – написал неровным прощальным почерком мальчонка. – Прости меня, мамочка! Я никогда не буду начальником цеха. Я не человек. Меня опус-тили. Я – чмо. Прости, что я тебя люблю. Одну на свете».

Рындина судили три месяца спустя. За доведение до самоубийства и другие преступления. В зале суда он сидел в звериной клетке и ему «светил» большой тюремный срок. Только кому от этого становилось легче и что это значило? Раз-ве что мазок мерзости во вселенной от прикосновения к его непотребному, гну-сному и, увы, неистребимому нутру.

На стадии судебного следствия настал  черёд  допроса в качестве потерпе-вшего Торопова Леонида. Потерпевшие редко говорят толково. Над ними дов-леют эмоции. Вот и Торопов, вместо того, чтобы говорить по существу, принял-ся поносить Рындина. Председательствующая в процессе – опытная и проница-тельная женщина – сбила чрезмерно показной и односторонний обличительный пыл разбушевавшегося мужчины тихо-тихо произнесенным вопросом-размыш-лением:

– Двадцать лет пытаюсь судить по закону и по совести, – беспомощно вздохнула она. – И два десятка лет вижу перед собой на скамье подсудимых исполнителей. Реже – замаскировавшихся подстрекателей и пособников. Ещё реже – организа-торов  преступления. И никогда  –  идейных  вдохновителей. Вы не подскажете мне, Торопов: почему так бывает?

– Вдохновителей?…Почему?…- «заткнулся» тот, не находя ответа на неожидан-ный вопрос, который, видимо, так и не возник в его не слишком обширной чере-пной коробке. – Чой-то я вас не понимаю…

– Вы что-то желаете пояснить? – прервала паузу судья, участливо обращаясь к Лилии Салиховне, которая вдруг судорожно затрепыхалась.

Однако диалога не получилось. От охватившей ее скорби Лилия Салихов-на сползла со скамейки на пол, на колени, и беззвучно заплакала, размазывая слезы по впалым щекам. Участники процесса искали виноватого, а она единст-венная в воистину для неё трагическом исходе винила одну лишь себя. Именно сейчас до нее дошло с безжалостной трезвостью и ужасающей ясностью, что чу-да не случится и возврата к счастью, которого она до сих пор ждала и на кото-рое слепо надеялась, –  нет. Что её хрупкая хрустальная мечта разбилась от стол-кновения с пакостной действительностью и никогда уже не возродится. Никог-да! А ведь без мечты человек – и не человек вовсе, а так – чадящий огарочек све-чи.

Иван   Непутёвый